Королева Бедлама

Солнце уже пекло вовсю, туман бесследно исчез. Мимо, строя Мэтью глазки, проплыли две юные леди с зонтиками, но ему было не до флирта. Легкий ветерок шелестел в кронах деревьев на Маркет-стрит. Мэтью остановился и посмотрел по сторонам. На другой стороне Третьей улицы и примерно в половине квартала к северу он приметил вывеску харчевни «Пирожок» с изображением пирога и кружки эля и решил оттуда и начать — хотя бы глотнуть эля для успокоения нервов. Пока Мэтью пропускал мчавшуюся по дороге карету, у дверей юридической конторы мелькнуло что-то белое.

Икабод Примм вышел на улицу и стремительным утиным шагом направился на юг по Третьей улице. Провожая взглядом щуплого адвоката, Мэтью заметил, что в правой руке тот мертвой хваткой сжимает номер «Уховертки».

«Ага, — подумал Мэтью, — все-таки я выкурил напудренную гадюку из гнезда!»

Он дал Примму сделать еще несколько шагов и, держась на безопасном расстоянии, пошел следом.

Через минуту адвокат повернул на Честнат-стрит и двинулся в противоположную от реки сторону. Мэтью постоял на углу, глядя, как белый парик мелькает в толпе прохожих на тротуаре, после чего возобновил преследование, решив, что Примм слишком увлечен своими мыслями и оглядываться не будет. Пройдя еще квартал, тот резко свернул в трактир под названием «Фонарщик».

Трактир показался Мэтью самым обыкновенным: несколько коновязей у тротуара, окно из круглых донышек стеклянных бутылок, прозрачных и зеленых. Без лишней спешки Мэтью открыл дверь и вошел, щурясь от темноты после яркого солнца. Внутри стоял зеленоватый полумрак; на крюках под потолочными балками висели лампы.

В самом деле ничем не примечательный трактир. Длинная барная стойка, за которой сидели с кружками эля несколько хорошо одетых джентльменов, а рядом восемь столиков, на каждом — по свечному огарку. Заняты были только три из них, поскольку обед еще не начался. Найти среди посетителей Икабода Примма не составило труда: он сидел в самом дальнем углу и, щурясь, пытался читать при свечах «Уховертку».

Мэтью стал потихоньку приближаться. Примм заметил его только в тот миг, когда он подошел вплотную. В черных глазках адвоката вспыхнул огонь, его игрушечные губы пожевали воздух и выплюнули:

— Опять вы!

— Виноват.

— Еще бы! Устроили за мной слежку!

— Нам просто было по дороге, мы шли в одну сторону.

— Вот и топайте себе дальше — до самого Нью-Йорка.

За спиной Мэтью возник чернобородый здоровяк с гривой иссиня-черных волос. Он поставил на стол небольшую стопку и наполнил ее до краев напитком из коричневой бутылки. В нос Мэтью ударил щекочущий аромат крепкого яблочного бренди.

— Оставь бутылку, Самсон, — сказал Примм, и здоровяк вернулся за стойку.

Мэтью подумалось, что если Примм выпьет целую бутыль этой весьма горючей смеси, у него не только лампа на столе загорится, но вспыхнет синим пламенем и парик.

— Решили заправиться? — съязвил Мэтью. — Понимаю. Неприятно бывает узнать, что твой клиент — убийца.

Примм сделал долгожданный, очень большой глоток. Глаза его тут же увлажнились и заблестели.

— Думаю, она его мать, — продолжал Мэтью. Версия, впрочем, была так себе: неужели мать никак не откликнулась бы на имя сына? — Он упрятал ее в Уэстервик, а сам тем временем подготовил и осуществил убийство трех человек. Но вопрос-то в другом: кто в таком случае отец?

— Самсон! — рявкнул Примм, опалив горло очередным глотком огненного зелья. — Этот молодой человек меня донимает. Если он произнесет хоть слово, пни его как следует под нью-йоркский зад и вышвырни на улицу.

— Хорошо, мистер Примм, — библейским басом прогремел Самсон, уставившись в лицо Мэтью с расстояния примерно в четыре дюйма, и для пущей убедительности щелкнул костяшками огромной, точно стена иерихонская, руки.

Мэтью решил, что глупо лишаться здоровых зубов ради одного-единственного слова. Он коротко улыбнулся Примму, отвесил поклон и спешно покинул трактир, покуда ему самому лампу не затушили. Дальше по улице обнаружилось еще одно заведение под названием «Арфа и шляпа». Он приблизился к двери и, прежде чем войти, извлек из саквояжа свиток — второй портрет Королевы Бедлама, который Берри по просьбе Мэтью нарисовала на тот случай, если пальцам Примма придется не по вкусу первый.

Мэтью вошел в трактир с портретом в руке и надеждой, что кто-нибудь узнает изображенную на нем леди, в сердце.

Очень скоро его надежды потерпели крах: никто из посетителей и сотрудников трактира женщину не узнал. На другой стороне Честнат-стрит находился «Приют сквайра», упомянутый Хаверстро. Мэтью вошел туда с портретом наготове, и тут же к нему пристал какой-то пьяница, заявивший, что эта леди — его мать, которую он не видал с тех пор, как под стол пешком ходил. Пьянице было за шестьдесят, и Мэтью решил, что это невозможно. Хозяин трактира, оказавшийся весьма доброжелательным молодым джентльменом двадцати с небольшим лет, сказал, что лицо у леди знакомое, но имени ему не вспомнить. Мэтью поблагодарил всех за участие и отправился дальше.