Я пересекла мелкую речушку Вентику, взобралась на пологий холм, откуда сквозь реденькую рощицу виднелись поля с живыми изгородями. Охота осталась где-то далеко позади, и тут царила тишина. На лице моего стражника было написано снедающее его любопытство, но он больше не смел возражать.
– Едем, мне интересно посмотреть, где мы оказались, – я тронула лошадь.
Мы выехали точнехонько, куда я и хотела. Уединенный хутор в стороне от деревни Верхние Лужки радовал глаз добротными постройками, ухоженными полями и атмосферой основательности и неторопливости. Невысокий худощавый мужчина в домотканой одежде бросал свиньям рубленые вареные кукурузные початки. Свиньи, радостно хрюкая, принимали подношение.
Я спешилась и направилась к мужчине, который, открыв рот, воззрился на меня.
– Добрый день, лэр Грудис! Вы меня узнаете?
– Ах ты, Пресветлая! – ведро выпало из его рук. – Да как же… Ваше великолепие… Марта! Марта! – громко завопил хуторянин. Тут, спохватившись, лэр Грудис поклонился мне и на всякий случай – стражнику.
На крик крестьянина из дома вышла его жена, с маленьким ребенком на руках. Крошечный человечек зажал в кулачке материнскую рубашку и серьезно смотрел на нас. Я сглотнула, ощутив ком в горле.
– Ой! – громко сказала женщина и замерла.
– Такие гости, прошу, милости просим, проходите, – засуетился хозяин. – Молочко есть свежее, сливки, сметанка с погреба, острый сыр, овощи, ветчина.
Через пять минут мы сидели за выскобленным столом, перед нами красовался каравай хлеба, порезанное ломтями сало, домашние соленья и копченья. Ринальдо смотрел на сало влюбленными глазами, но за один стол со мной сесть не осмеливался. Пришлось цыкнуть и глазами указать на лавку.
– Желаете с дорожки чуть-чуть? – хозяин достал из резного буфета кувшин. – Вишневое, домашнее! Жена делала!
– Желаем, – кивнула я и предложила хозяину сесть с нами. Разговор предстоял муторный, тягостный, выпить не помешало бы.
Мы поговорили о погоде, хозяйстве и видах на урожай. Наконец я перешла к цели моей поездки.
– Мне так неловко, – горло перехватило, на глаза навернулись слезы. – Я виновата перед вами, лэр Грудис. Простите меня за Гертруду. Если бы я не взяла ее во дворец, такого бы никогда не случилось. Мне так жаль.
Хозяин переглянулся с женой. Откашлялся в кулак.
– Да что уж, с девками это бывает, не она первая, не она последняя, – сказал бодро лэр Грудис.
Я поразилась его самообладанию. Или… он еще не знает о смерти дочери?
– Таки вы не переживайте, мы Труде так и сказали, что вы ее не забудете! Обязательно приедете, уж как она вас ждала! – улыбнулась Марта.
– Что? Что!? Ждала? – я подскочила. – Она… здесь?
– Не выгонять же родную кровь из-за незаконного приплода, пусть там жрец, что хочет говорит! Труда – хорошая девочка! – громко и возмущенно заявила Марта. – А дети не виноваты! Не женись на мне Бруно, и я бы маялась одна с дитем, так что мы рты сплетникам живо заткнули.
Я без сил опустилась на лавку и махом опрокинула в себя забористую и весьма крепкую вишневку. Закусила, не глядя, хрустнувшим малосольным огурцом.
По узкой лесенке хозяйка проводила наверх, до выкрашенной веселой зеленой краской двери. В комнату я вошла на цыпочках. Гертруда спала на широкой лежанке, укрытая разноцветным лоскутным одеялом. По подушке разметались светлые косы. Живая.
Ноги вдруг ослабли, я сползла по косяку вниз, опустившись прямо на пол, прикусив палец, чтоб не разразиться рыданиями. Но слезы все равно хлынули горячими потоками.
На лежанке завозились, захныкали. Гертруда тотчас подняла голову, привстала. Я громко всхлипнула. Может, кто-то и умеет плакать красиво и беззвучно, с сухим носом, я – нет.
– Марта, ты что? – повернулась Гертруда. И я едва сдержала вскрик. Одна половина лица была чистая, сохранившая спокойную красоту. А вторая – иссеченная багровыми шрамами, бугристая, неровная.
– Вероника, – выдохнула Гертруда.
– Прости меня, прости! – я кинулась ей на шею.
Требовательно заплакал младенец.
– Погодь, дите покормлю, – Гертруда отодвинула меня в сторонку, расстегнулась, доставая налитую грудь. – Иди сюда, маленькая, – сказала она, прикладывая ребенка. Раздалось жадное чмоканье. Усмехнулась:
– Всю кофту мне промочила. Хватит рыдать, дите тревожишь.
– Мне сказали, что ты погибла! – стараясь громко не завывать, всхлипнула я.
– Думала, умру там, – спокойно согласилась Гертруда. – Пришел капитан и велел солдатам разойтись, а меня в реку выкинуть. Они хотели меня порубить и свиньям скормить. Успели вот несколько раз рубануть по голове. И то скользом пришлось, пьяные все были. Вода ледяная, кровь остановилась. Меня охотники из реки выловили, до села довезли, подлечили. Добрые люди помогли до дома добраться. Тут и поняла, что беременна.
– Ребенок… – у меня булькнуло в горле, а в глазах снова защипало. – Как же…
– Я так считаю, что это мне от Вардиса памятка. Все-таки мы с ним успели несколько ночей вместе провести. Узнала я радость женскую, – Гертруда отвернулась к окну. – Иначе бы, наверное, и не выжила бы, если б девицей попалась солдатне.
– А у Марты?