Королева в ракушке. Книга вторая. Восход и закат. Часть вторая

Врач, прибежавший за нею, решил немедленно вызвать машину скорой помощи. Мертвая тишина витает над кибуцем во время полдневного отдыха. Наоми стучится в дверь инвалида войны, у которого есть автомобиль от министерства обороны. В бессознательном состоянии Израиля вносят в машину. Водитель старается ехать как можно быстрее. Он видит в зеркало обессилившее тело больного, побелевшее его лицо, и склонившуюся над ним, Наоми, которая прислушивается к его прерывистому дыханию.

«Скажи Давиду Анегби, что я не смогу получить эту работу», – Израиль слабо улыбается виноватой улыбкой. «Не сдавайся, дорогой», – Наоми обнимает его, – «держись, пока не пройдет кризис», – умоляет она его. Сжимает его голову, чтобы унять боль. Голос его едва слышен: «Дорогая, помни, что ты обещала мне насчет дочери». Видно, как силы его покидают. И нет доброго Бога – прояснить его затуманенный от боли взгляд. И злой Бог, как и добрый, оба скрывают свое лицо. «Отойди от него» – беззвучно молит она ангела смерти, – «возьми мою душу вместо его души».

Все жизнь Израиль вел игру со своим вечным врагом, зная, что чудо – сам факт того, что он еще жив. И при этом он позволял себе смеяться, радоваться и шутить. Для Наоми он старался изо всех сил.

Больница в Афуле. Израиля вносят в приемное отделение. Кровь продолжает течь у него изо рта. «Я отсюда не уйду, я должна быть с ним рядом», – говорит Наоми в ответ на требование покинуть отделение. Врачи заняты Израилем и не обращают на нее внимания, выходят и входят. Глаза больного затуманены. Обострились скулы, лицо бледно. Она держит его за руку, а он смотрит на жену, стараясь, хотя бы взглядом, подбодрить ее. Врач проверяет легкие больного.

Вдруг Израиль замирает. Он бездыханен. Врачи пытаются его оживить. Она целует его и обнимает его уже мертвое тело, в надежде вдохнуть в него жизнь, пробудить от смертной истомы. Сильные и умелые руки отрывают ее от Израиля, уводят ее в смежную комнату. Она отталкивает стакан с водой и успокоительную таблетку.

Когда она вернулась в кибуц, все уже знали о трагедии, которая ее постигла. «Отец умер, – встретила ее дочь, – это из-за меня. Я его сильно рассердила». Наоми молчит.

На пороге весны, в марте 1969, упорхнула душа Израиля Розенцвайга из тела. Завершились шестьдесят семь лет борьбы с тяжелой болезнью сердца. Над Наоми светит солнце, но ее словно сечет дождь, подобный колючей проволоке. Кибуц готовится к тяжелому дню. На трибуне, которую соорудили на хозяйственном дворе, выставлен гроб, обернутый флагом государства Израиль в окружении букетов свежих цветов. Наоми сидит на стуле в первом ряду, ближе всех к гробу. Взгляд ее пуст, бесцветен, лишен выражения. Делегации изо всех кибуцев и иерусалимской академии прибыли в Бейт Альфу. Люди проходят мимо нее и пожимают ей руку, каждый раз безжизненно падающую. Она чувствует, что все-все приходят отобрать у нее Израиля, все пришли, чтобы зарыть его в землю.

«Израиль, что ты мне сделал? – жалуется она ему, – мы же говорили, что не оставим друг друга».

Душа ее опустошена. Взгляд блуждает где-то в пространстве. Доктор Хойна протягивает ей таблетку. Она бездумно отталкивает руку помощи.

«Израиля нет, Израиля нет. Как я буду жить?! Как я буду без него?»

Ей жмут руку, обнимают, целуют, и всё в ней кричит

«Уйдите, оставьте меня. Вы убили самого дорогого человека, который у вас был!»

Пинхас Розен стоит перед Наоми с опущенной головой. Лицо его бледно, он окаменел. С раннего утра не отходит от гроба. Люди подходят – отдать последний долг ушедшему, шепчутся без конца. В Наоми всё переворачивается. «О чём они шепчутся? Израиль жив! Израиль не оставил меня!» Она плачет, но ни одна слеза не стекает из ее сухих глаз, лишенных выраженья.

До похорон спросили ее, что она хочет, чтобы прочли над могилой. В полубессознательном состоянии она отвечает: «Кадиш».

«Ты же знаешь, что это не в наших правилах. Израиль бы не хотел этого обычая из диаспоры».

И у нее нет сил – возразить. Нет у нее сил, чтобы сказать, что в память отца Израиля Йехуды Розенцвайга, сын просил похоронить его по еврейскому обычаю. Дала его товарищам написанное им в дни душевного кризиса стихотворение «День мой раздавлен».

На сцене член кибуца Элиэзер Коэн потрясенно говорит об удивительном человеке, ушедшем из жизни, Израиле Розенцвайге. Пронзительный крик рассекает воздух. Бедняга Наум, ученик Израиля в Варшаве, своим горьким криком вторгается в душу Наоми. Он кричит и кричит. Он хочет, чтобы все знали, кем был его учитель Израиль, с какой жертвенностью он занимался своими учениками в Польше, кружился с ними в кругу еврейского танца «Ора», веселил голодных и несчастных детей.

«Наоми, ты не знаешь, что со мной случилось», – говорит Хая. Ученица Израиля в Польше, спасшаяся в Катастрофе, стонет и жалуется молодой вдове, – «беда случилась со мной, свет мой погас. Всю мою жизнь Израиль был моей надеждой, и в дни Катастрофы, и тогда, когда я приехала в Израиль. И вот, сейчас, словно Всевышний решил снова наказать меня».