Королевна (СИ)

«Они алчны и слепы. Они не видят ценность жизни тех, кто слабее их”.

Той ночью он был слабее. Слабее кого угодно, слабее птицы с переломанными крыльями, слабее сломанной ветки. А она, та дивная дева из странного края, принесла ему, проигравшему герою и не справившемуся солдату, цветы, и ему захотелось остаться, ради них, ради нее… Было бы странно, если бы ворон тоже не захотел.

Он повернулся и пошел, побежал назад. Ветер несся навстречу, сухо царапая пылью лицо и шею под распахнутым воротником и насмешливо зажимая ему рот острыми теплыми пальцами.

- Сигрид!

Она замерла у самых ворот, обернулась, и ворон на руках у нее завозился и зашелестел измятыми крыльями. Фили остановился перед ней и выдохнул:

- Ты права.

Девушка непонимающе подняла брови, и он, кивнув на нахохленную раненую птицу, договорил:

- Это не мучение. Ты…Сделай что-нибудь. Чтобы он жил.

Может быть, Сигрид и сделала - Фили не знал. Он долго после той встречи не видел ее, она не приходила к озеру. А он приходил, хотел ее встретить - как будто вина какая-то не давала ему покоя, он хотел увидеться с нею и убедиться, что на самом деле не виноват. Но ее не было.

В конце зимы парни Даина собрались обратно в Железные холмы, и Фили отправился с ними: он не бывал еще во владениях родича, а новизна всего вокруг и свобода от внимания знакомых, тяготившая его в оживавшем Эреборе все больше, задержала его в Кованной тверди до самого лета. Даин был щедро гостеприимен и приятно холоден и деловит, его владения были красивы новой, не похожей на Синие горы и Эребор свирепой зимней красотой, и народ здесь был иной, с норовом трудным, чуть что пылившим колючими искрами, как сугробы под ветром, но зато горячим и веселым, как пламя в их очагах.

В тот день был праздник. Сидя подле Даина на самом изгибе подковой составленных столов в полном веселого гомона, музыки и рева пламени в огромных очагах зале, Фили вспоминал пиры в Синих горах. Дядя ничего не ел, только пил, не очень-то пьянея, матушка погружалась в воспоминания, ничего не замечая вокруг, Кили, замученный своим детски безбородым видом, бросал безнадежные взгляды на танцующих с другими красавиц и шутил натянуто громким голосом, а сам он любил пиры за танцы больше, чем за все другое. От них, от лихого движения и слитности, захватывающего единства с другими, с музыкой, с воздухом, со всей жизнью вокруг, счастливым ливнем било в голову, сильнее меда и эля, и за пиршественным столом он редко задерживался.

Это был не первый праздник со времен освобождения Эребора: праздновали прошлый День Дьюрина, праздновали возвращение изгнанников из Синих гор и день гибели Смауга, и на всех этих пирах Фили сидел сколько полагалось, поднимал кубок во здравие и во славу и уходил, едва становилось можно. Прежняя страстная жажда непокоя и музыки исчезла вместе с жизнью из правой руки, движение теперь слишком напоминало о ее неподвижности. Но вместо этой страсти теперь была другая, и как бы он ни старался сам перед собой притвориться, он знал, что раз за разом оглядывает пиршественные чертоги Даина и ловит взглядом каждый промельк светлых волос, потому что надеется увидеть в них бело-желтые водяные цветы, а под их короной - то самое лицо. Если она была на самом деле, если действительно было все это, была их встреча, и ее голос, и эти цветы, то она могла быть родом только отсюда, могла прийти с воинами Даина в Эребор, могла быть лекаркой, или… Он не помнил ее лица, не смог бы описать ее, но не сомневался, что узнает ее, если снова увидит, и все пытался увидеть, смотрел, искал… На него тоже смотрели, он порой ловил на себе взгляды девушек, красивых, нарядных, не знающих, видно, как ржав и тускл его некогда золотой облик знатного наследника и храброго воина. Ловил и отворачивался.

- Чего сидишь? - Даин махнул рукой на полупустые столы, давно оставленные молодежью ради веселья поживее, чем есть-пить да разговоры вести. Перстни на его пальцах морозно вспыхнули в густом свете факелов. - Или в моих землях красавиц неурожай?

Фили и сам не понимал, что изменилось. Он никогда еще не любил, но не был и равнодушен, он чувствовал восхищение, желание, нежность и благодарность, и проживал эти чувства, отдавался им искренне и взаимно, но теперь они стали тенями без тела, и не было смысла ловить их.

- Другие пусть этот урожай собирают, - ответил он, принужденно улыбнувшись родичу.

- Нашел уже по сердцу кого?

Выпитое сделало его разговорчивым.

- Мне бы себя найти, дядя, - со смешком и вздохом отозвался Фили. - Потом уже кого-то еще.

Он вновь встретил Сигрид, возвращаясь. Она сидела на носу лодки в зацветающей гуще ирисов и камыша, у самого берега, и болтала босыми ногами в воде. Одна, как и в прошлые их встречи, но в этот раз его это удивило, хоть он и не знал почему.

- Как поживает ворон? - спросил Фили, поздоровавшись и спрыгнув с седла.

- Летает, - отозвалась она, мельком взглянув на него.

Он улыбнулся, обрадовавшись за несчастную птицу, как за родного кого.

- Так ты, выходит, лекарка!..

- Не бездельничать же дочери короля, - ответила Сигрид, тоже чуточку улыбнувшись.