Королевские идиллии

Пятно на небе – ворон в вышине^[218]

Закаркал, и Гиньевра поняла:

«Он видит поле брани: к нам сюда,

Привлечены непрочностью престола,

С брегов далеких Северного моря^[219]

Язычники непрошенно явились,

Чтоб убивать людей и грабить землю».

Добравшись в Эмсбери, она сказала

Монахиням: «За мною по пятам

Идут враги. Примите же меня

И дайте мне приют, святые сестры,

Не спрашивая, кто я. Час придет,

Сама откроюсь». Красота Гиньевры,

Изящество манер и величавость

Сестер очаровали, и они

Решили не расспрашивать ее.

И многие недели королева

Неузнана жила и безымянна

Среди монахинь, с ними не общалась

И горестей своих не открывала

Ни исповедуясь, ни причащаясь.

Одна лишь девушка была к ней вхожа,

Которая прислуживала ей

И болтовней беспечной отвлекала

Ее от мрачных дум. Но в эту ночь

Слух докатился до монастыря

О том, что Модред, заключив союз

С язычниками, захватил престол,

Пока Король сражался с Ланселотом.

«Как же должны, – подумала Гиньевра, —

Меня Король и люди ненавидеть!»

И голову на руки уронила

В молчании. Тут девушка, которой

Молчанье было трудно выносить,

Его нарушив, молвила: «Уж поздно.

Который час, хотела бы я знать?»

Ей не ответили. Тогда она

Негромко стала песню напевать,

Имевшую название «Уж поздно».

(Ее той песне сестры обучили.)

Услыша звуки первые, Гиньевра

Взглянула на девицу и сказала:

«Пой, девушка, коль хочется попеть,

Чтоб свое горе выплакать смогла я».

И девушка с охотою запела:

«Уж поздно! Ночь темна и холод лют.^[220]

Уж поздно, но войдем мы. Там нас ждут.

Нет, слишком поздно! Вам уж не войти.

За жизнь во тьме мы каемся сейчас.

Жених простит, узнав об этом, нас.

Нет, слишком поздно! Вам уж не войти.

Ночь! Холодно! Земля накрыта тьмой.

Мы жаждем свет увидеть над собой.

Нет, слишком поздно! Вам уж не войти.

Не видно ль, сколь Жених приятен нам:

Впустите нас припасть к Его стопам!

Нет, слишком поздно! Вам уж не войти».

Так послушница пела молодая,

А королева плакала в печали,

Главой поникнув на руки, и ей

Припомнилось, что думала она,

Когда сюда пришла. Но тут опять

К ней послушница с речью обратилась:

«Прошу вас, госпожа! Не надо плакать!

Пускай слова монашенки младой,

Лишь к одному привыкшей – к подчиненью

(А иначе ее ждет наказанье),

Утешат ваше горе, ведь оно

Порождено не злом. Убеждена

Я в этом, как и все, кто видит вашу

Чарующую прелесть и величье.

Сравните с горем Короля свое,

И вы поймете – ваше много меньше.

Ибо ему пришлось идти войной

На сэра Ланселота, осадить

Тот замок неприступный, где воитель

Скрывает королеву. А меж тем

Сэр Модред, на которого Король

Престол оставил, изменил ему…

Ах, леди, горе Короля Артура

Из-за себя, державы и Гиньевры,

Мне представляется в три раза большим,

Чем у любой из нас. Что до меня,

То я благодарю святых за то,

Что человек я маленький. И если

Ко мне приходит горе, плачу я,

От всех укрывшись, чтоб о нем не знали,

И слезы мне приносят облегченье.

Будь даже горе маленьких людей

Таким же, как и горе сильных мира,

Все ж горе сильных больше, ибо им,

Как бы они того ни захотели,

Не скрыть от света слез своих за тучей…

Ведь даже в Эмсбери у нас судачат

О добром нашем Короле Артуре

И грешной королеве. Если б я

Была таким же Королем, который

Такую же имел бы королеву,

Я грех ее желала б скрыть, конечно,

Но, будучи таким же Королем,

Я этого бы сделать не сумела!»

Подумала с тоскою королева:

«Ужель своей бесхитростною речью

Меня это дитя убить желает?»

Но вслух сказала: «Разве не должна я,

Коль сверг изменник подлый Короля,

Со всей страною вместе убиваться?»

«Да, – молвила девица, – убиваться

Все женщины должны из-за того,

Что женщина она, чье вероломство

Внесло неразбериху в Круглый Стол,

Который добрым нашим Королем

Еще до появленья королевы —

Давным-давно – был создан в Камелоте

Посредством и диковин, и чудес,

И знамений, и многого другого».

И вновь с тоской подумала Гиньевра:

«Ужель своей дурацкой болтовней

Меня это дитя убить желает?»

Но вслух сказала послушнице юной:

«Что за глухой стеною монастырской

Ты можешь знать, дитя, о королях,

О круглых их столах, о чудесах

И знаменьях, кроме простых чудес

И знамений обители твоей?»

А послушница ей в ответ пространно:

«До появленья королевы было —

Я знаю точно! – в сей земле немало

Чудес и знамений. Так мне отец

Рассказывал, который был одним

Из рыцарей великого Стола

С момента основания его.

Однажды он скакал из Лионесса,

И вот, проехав час, а может, два

По берегу после захода солнца,

Он музыку чудесную услышал

И замер, и взглянул назад. И там,

На берегу пустынном Лионесса —

У каждого звездою на вершине

Горел маяк, и море у подножья

Свет излучало – он увидел их:

До самого далекого предела,

Где было сердце западного края,

Там мыс за мысом пламенем пылали,

И плавали в том зареве русалки,

И великаны из глубин вставали,

И голоса их на весь мир гремели,

А из расселин и из пропастей

Малютки-эльфы отвечали им,

Подобно отдаленному рожку.

Так мне отец поведал… А еще,

Когда на зорьке ехал он по лесу,

То увидал, как три веселых духа

Вскочили у дороги на цветок,

И закачался тот. Вот точно так же

Качается чертополох при ссоре

Из-за семян трех серых коноплянок.

А по ночам перед его конем,

Мерцая, эльфы хоровод кружили,

То разлетаясь, то слетаясь вновь,