Королевский променад (СИ)

Подруги одинаково прижимают ладони к нарумяненным щекам и визжат, когда Сьюзен вытягивает вперед руку, показывая кольцо. На лицах всех троих написано несказанное облегчение: наконец-то королева выходит замуж, теперь и у них есть шанс, а то ведь все парни, которые ее видели, влюблялись настолько, что от одной надежды хоть уловить благосклонный взгляд отказывались от отношений с другими. Сьюзен бросается в глаза фальшь, и она думает о том, что с появлением Глозеля лжи в ее мире стало меньше.

Она никогда ничего не делала зря. Не тратила время на тех, кто ей не пригождался или был неприятен, не мечтала, не растрачивала себя и свои внутренние силы на бесплотные надежды. Она точно знала, что больше не вернется в Нарнию, не расскажет никому о ней, ведь не хочется прослыть сумасшедшей, да и никогда ни с кем у нее не будет того же уровня доверия, что с братьями и сестрой; так к чему бесконечные разговоры на тему: «Как там в Нарнии?», которые неустанно велись в ее семье? Они все равно никогда не узнают. Сьюзен училась быть как все те, кто никогда не был в волшебной стране, жить как все, думать как все, радоваться тем вещам, которым радуются никогда не знавшие великого Льва, пусть это лишь тень истинной радости, стремиться ко всему реальному, настоящему — то есть, земному, хотя Нарния, пожалуй, кажется более живой, чем этот мир. Глозель перевернул все с ног на голову в ее шпионской жизни. Она даже влюбилась поначалу не в него, а в чувство свободы: при нем можно сказать, что думаешь, сравнить происходящее с чем-то в Нарнии, и он не покрутит пальцем у виска, с ним даже можно Нарнию обсудить, ведь он не знает ее древней истории, а сама Сьюзен ничего не слышала о тельмаринах и династии королей. Они вместе изучают историю флибустьеров, чтобы выяснить происхождение Глозеля.

— Так тебя все же можно считать французом, — удивилась Сьюзен. Они с Глозелем сидели в библиотеке университета, до этого поразив главу кафедры до глубины души тем, что юная журналистка решила заняться изучением истории пиратов, а сопровождавший ее военный, старше раза в два, заявил, что он поможет мисс с подбором информации. — И твой акцент, видимо, происходит от французского, только… переработанного. Звук «р» остался грассирующим, а гласные стали проще. Всегда удивлялась, почему в Нарнии говорят по-английски.

— Спроси у своего профессора, — пожал плечами тот, качнувшись на стуле. — Ведь, судя по твоему рассказу, он бывал в Нарнии.

— Он только знал… — она осеклась. Ну да, а откуда он мог знать, если никогда в ней не бывал.

— И если учесть разницу во времени и то, что попасть можно лишь в определенном возрасте, — продолжил Глозель, — смею предположить, что он мог присутствовать при формировании Нарнии как единого государственного объекта. Вероятно, именно его язык стал основой для единого языка Нарнии. Потом вы, которые правили в Кэр Паравале… лет тридцать, верно?

— Да, — Сьюзен наклонилась над книгой, на странице которой находилась гравюра, изображающая крушение пиратского корабля на окружающих остров скалах. Глозель оперся на локоть, тоже наклонившись вперед, Сьюзен бросила на него взгляд и поняла, что он смотрит на нее, на книгу не обращает внимания.

Она сразу заметила его особое отношение, тельмарский генерал его и не скрывал, оставалось лишь поражаться удивительной слепоте Питера, который в упор не замечал того, что Глозель не только не сводит глаз с его сестры, но накрывает своей ладонью ее пальцы, когда она идет с ним под руку, всегда норовит коснуться, а когда она к нему обращается, нагибается совсем низко, так что между их лицами остается лишь дюйм. Питер выборочно слепнет. Он жутко ревнует, когда видит кого-то из поклонников Сьюзен, говорит про них гадости и высмеивает так, что у Сьюзен потом глаза на них не глядят, но Глозеля не замечает. Или молчаливо дает добро. Сьюзен старается об этом не думать. Она не воспринимает всерьез тех парней, что, заикаясь, пытаются пригласить ее в кино или наоборот, нарочито нахально демонстрируют внимание «милой крошке», вероятно, полагая, что она должна упасть в обморок от счастья, что ее заметили. Быть может, Сьюзен Пэвенси, не выезжавшая из Лондона, так бы и поступала, но только не королева Сьюзен, отвергавшая королей и принцев, включая сына самого Тисрока.

Глозель, несмотря на то, что слова «ваше величество» в его исполнении всегда были преисполнены сарказма, близко не находился с ровесниками Сьюзен из этого мира. Тельмарские манеры были далеки от принятых при нарнийском дворе в Золотой век, но генерал всю свою жизнь провел при дворе, и это чувствовалось; местные принимали это за шарм Старой Европы, но Сьюзен ведь знала правду.