Королевы Нью-Йорка

Я захожу в вестибюль и тут же вспоминаю, как чисто в тетином здании. Внутри все похоже на образец дома из каталога. Нет ни черных мусорных пакетов, ни крыс, ни слабого запаха мочи, что тянется с улицы. Я чумазая девчонка из Квинс, попавшая в блестящий новенький мир. От меня пахнет аэропортом и заветрившимся сыром.

В лифте я вспоминаю все свои грехи. Пастор Кван сказал бы, что у меня их немало. Начиная с Бристона. Там не очень обрадовались, когда я взяла и уехала. Вы ведь помните, что у вас есть грант на полный курс обучения? Да, еще как помню. Я сказала, что мне нужно в длительный академический отпуск по медицинским причинам. И мама с папой подтвердили это по телефону. Мы, может, и христиане, но, когда речь заходит о нашей репутации, врать мы совершенно не гнушаемся. Последняя надежда мамы с папой – что я вернусь в Калифорнию осенью. И снова стану прилежной, образцовой студенткой Ариэль Ким.

Лифт издает звонок, и тетя распахивает дверь квартиры. На часах восемь тридцать утра, и на ней уже красная помада с безупречно выведенным контуром.

– Ох, Ариэль, моя Ариэль, – говорит она. А потом обнимает меня.

Мы заходим в прихожую. Мне столько всего хочется сказать. Прости меня. Спасибо. Я знаю, что тебе эти хлопоты ни к чему. Я такая же безответственная, как Беа? Или еще хуже?

Но вместо этого я говорю:

– Твой дом – просто фантастика.

Имо торжествующе улыбается.

– Добро пожаловать в рай.

В квартире ни соринки. Всюду оттенки белого и персикового. С потолка свисают растения. Мраморные столешницы и жидкое мыло в брендовых флаконах. Но раем это место делает нечто иное. Это океан – он заполняет все окна и стены. Серо-голубой и бескрайний.

Имо вкатывает мои чемоданы в комнату в дальнем конце коридора. Над кроватью – стена океана. В углу виднеется краешек острова.

– Это твоя комната, – говорит тетя. Но я вижу лишь комнату Беа. Место, где она прожила целый год. Я буду спать на том же матрасе. Положу вещи в те же ящики. И пойду по ее следам. Я докопаюсь до правды.

– Имо, – говорю я, – ты знакома с друзьями Беа? У тебя есть их номера?

Имо поджимает губы и принимается распаковывать мои чемоданы, словно я какое-то дитя.

– Ариэль, ты же только что прилетела. Может, отдохнешь? Или поешь? Я варила рамен.

Я кладу ладони поверх ее рук – те еще держат язычок молнии на чемодане.

– Спасибо, имо, – говорю я. – Может, посплю немного.

Имо замирает, будто хочет что-то сказать, но затем молча уходит обратно в кухню. Я закрываю дверь. Я измотана, но мне легче. Если дотронуться до окна, можно буквально ощутить течение океана. Можно представить, что от подушек и простыней пахнет духами Беа. Я достаю телефон и пишу в мессенджер Эверет и Джиа, что я на месте. Джиа тут же отвечает россыпью смайликов. Береги себя, пишет она. Это дежурная фраза, но обе мы понимаем, что она имеет в виду на самом деле. Не погибни, как Беа. Не потеряй саму себя.

Телефон начинает жужжать. Это умма – звонит мне в восьмой раз за последние двадцать шесть часов.

– Алло?

– Полагаю, ты уже у тети, – говорит умма. Ни приветствия. Ни любезностей. Ее слова звучат отрывисто и глухо.

– Да.

Судя по эхо, умма расхаживает по ванной – единственной комнате, где ей можно отвечать на звонки. Что она делает довольно редко. Я должна вести себя как профессионал, а личные звонки – это непрофессионально, говорила она мне, когда я жаловалась, что до нее не дозвониться. В последний раз она ответила на мой звонок, будучи на работе, когда я решила сообщить ей результат выпускного экзамена. Отметка была «отлично». Мы обе так радовались.

Ее шаги ускоряются. Поэтому я говорю:

– Мне жаль. Правда жаль.

Умма фыркает – так громко, что в динамике шуршит.

– Жаль тебе, да? Тогда вернешься в Калифорнию?

Я знаю, что мой ответ не придется ей по вкусу.

– Так я и думала.

В динамике на секунду воцаряется молчание – небывалое дело. Умма всегда что-то говорит – всегда задает вопросы, выпытывает подробности: Ты встречаешься с тем мальчиком с научного проекта? Эверет водит тебя по разгульным вечеринкам? Мне позвонить ее матери? Родители Джиа сердятся, что ты объедаешься у них бесплатно? Нам надо что-нибудь для них приготовить. Хотя кулинар из твоего аппы так себе. Только опозоримся. Ариэль, ты меня слушаешь?

Я различаю ее злость в том, как она сопит, как потрескивают помехи на линии. А потом слышу:

– Я так в тебе разочарована, Ари-я.

Моя мать – боец, а я – ее боксерская груша. Она вопит, а я прислоняюсь к бетонной стене.

– По-моему, это несправедливо. Я здесь ради Беа. Я здесь, чтобы…

– Твоей сестры больше нет. Что ты можешь узнать там, в Пусане? Ничего. Все в прошлом.

– Все в прошлом? Да как ты можешь так говорить?