Королевы Нью-Йорка

Как насчет всех тех ужинов, за которыми я умоляла родителей рассказать мне, что именно произошло – как Беа упала в воду, как вода забурлила, почему девчонки на лодке оказались так далеко от нее? Как насчет поминок, когда имо хотела сесть за наш стол, но они посадили ее с престарелыми тетушками из церкви, будто мы какая-то школьная клика, а она – отщепенка? Как насчет того, что умма не произнесла ни единого доброго слова о Беа с тех пор, как та умерла?

– Ты же вроде умная девчонка, Ариэль. Поступила в Бристон на год раньше срока. Окончила школу с лучшим результатом в классе. У тебя впереди блестящее будущее. – Мама произносит это так, будто напоминает все эти факты самой себе, а не мне.

– Знаю, но я…

– В церкви новости вмиг разлетаются. Ты хоть об этом подумала? Этим летом мы с твоим аппой – главная тема слухов. Одна дочь погибла, вторая явно сошла с ума.

– Я не сошла с ума. И это в любом случае некорректно. Сумасшествие и ментальные заболевания…

– Ой, ты мне тут лекцию по психологии, что ли, прочитать собралась? Тебе-то откуда знать? Ты же с курсов сбежала. Ничегошеньки ты не знаешь.

Мама взрывается. Шрапнель врезается мне в грудь.

– Умма, – говорю я, – просто прекрати.

Но она не прекращает. Она только начала. И произносит свои слова едким шепотом.

– Ты такая же непутевая, как твоя сестра, – говорит мама, – и если ты погибнешь в океане, то только по своей собственной вине.

А потом линия отключается. Я тону в ее словах. Телефон дзинькает. Мессенджер бодро интересуется: Как вы оцените качество связи? И предлагает пять звезд. Я выбираю все пять. Качество отличное. Я услышала все, что должна была, – четко и ясно.

23 Джиа

– Твоя бабушка прекрасно идет на поправку, – говорит физиотерапевт Наоми, отодвигая невидимый занавес и демонстрируя мне, как бабуля важно шагает по тренажеру.

Сиси – благодарная публика – хлопает в ладоши. Обычно мы с сестренкой сидим в жестких креслах возле кабинета физиотерапии и прислушиваемся к бабулиным шагам, Сиси в это время играет в игры на моем телефоне. Но сегодня Наоми захотела показать нам, как продвинулась бабуля.

Мы уже неделю приходим сюда каждый день. Мама с папой не могут приезжать на реабилитацию во второй половине дня, поэтому роль взрослого исполняю я: делаю пометки, слежу, чтобы Сиси ничего не сломала, и стараюсь не плакать при виде того, как бабуля ковыляет домой, припадая на ушибленную ногу. При том что сама бабуля бодра и благодушна.

Ей очень нравится Наоми, и бабуля широко улыбается, услышав от нее «прекрасно», и треплет ее по щеке, будто та – ее третья внучка.

– Это мой модельный подиум, – довольно сообщает бабуля и отходит от беговой дорожки, толкая ходунки в сторону резиновых фитболов.

Бабулины мешковатые штаны подрагивают с каждым ее шагом. Я не дышу, переживаю, что она упадет – на сей раз у меня на глазах – и распластается на полу: колени выгнуты под каким-нибудь жутким углом, руки тщетно ищут опору. Но потом я вспоминаю, что Наоми в считаных дюймах от нее. Не спускает глаз с бабулиных морщинистых ладоней, вцепившихся в ручки ходунков. Когда бабуля преодолевает половину пути, я замечаю, что шагает она ровнее, увереннее. Она уже не так горбится и припадает на одну ногу, как всего пару дней назад. Спина у нее почти прямая.

Бабуля доходит до финиша и легонько пинает фитбол.

– Подиум пройден! – восклицает она.

Я смеюсь. Наверняка она от Наоми это слово услышала.

– Чудесно. Еще пара-тройка занятий, и вы будете как новенькая. Как до происшествия.

До происшествия. Персонал больницы все чаще повторяет эту фразу – напоминание, что было время, когда бабуля нормально передвигалась сама и нам не приходилось волноваться из-за ушибов, растяжений и счетов. Теперь же бабушке каждый шаг дается с трудом. И причина тому – не «происшествие», а я, ее внучка.

В горле набухает комок. Я пялюсь в телефон и сдерживаю слезы. Но отсмотреть уведомления – это, конечно, ужасная идея. Всюду мелькает имя Акила. Поначалу его сообщения были вежливыми, неуверенными. Привет, я здорово провел время вчера вечером; приветики, как ты? Затем: я скоро в парк, хочешь со мной? Вчера дошло до: у тебя все хорошо?

Иногда я подумываю ему ответить. Ночью, когда над Квинс висит хмурое темное небо и мелькают фары авто, мои руки зависают над клавиатурой. Я представляю, как мы снова встречаемся в парке, магазине комиксов или кафе, которое Акил так любит, – «У Полины», где играет китчевая французская музыка и стоят бархатные красные стулья, напоминающие ему о Париже. Но потом я вспоминаю бабулю, которой неудобно сидеть в инвалидном кресле, но после пятнадцати минут ходьбы ноги у нее отказывают. Думаю о родителях, которые шлют мне сообщения каждые двадцать минут, дабы убедиться, что я там, где и обещала быть. Смотрю на стерильные больничные стены и на клюющую носом сестренку, которая способна уснуть даже в больничном кресле. Вспоминаю о собственном будущем. Меня ждут палочки и фартук. Это моя судьба.

Снова вспыхивает экран. Опять Акил:

Ты на меня злишься?