Королевы Нью-Йорка

– Ну, типа, я понимала, что это отстой. Что все это фигня собачья. И сказала об этом Абелю. Попросила его кое-что изменить. И он меня тупо проигнорировал. Потом, когда получила роль Чин Хо, я попросила его еще раз, но он пригрозил, что поставит меня в кордебалет, а мне так хотелось сыграть в этом мюзикле, что я решила прикусить язык. И потерпеть. Я говорила на ломаном китайском. Слушала, как Рэй по-идиотски изображает «азиатский» акцент. Я буквально жила и дышала одним только театром, и цена подобного меня не волновала. – Я запрокидываю голову и смотрю в потолок. – О, и я вроде как влюбилась в полного придурка. Короче, напринимала я великолепных решений. Так что, знаешь, может, я сама во всем и виновата.

Джиа прищуривается.

– Ни в чем ты не виновата. Эверет, даже не думай…

– Нет, – перебиваю я ее, – весь этот лагерь и мюзикл – одна большая ошибка. Мне стоило бы проявить смелость. И гораздо раньше.

Я перевожу взгляд на свою красивую, умную, отзывчивую подругу – она сидит у меня на кровати в окружении упаковок с мороженым. Я глотаю слезы и отворачиваюсь к окну.

– Чин Хо – это набор дурацких стереотипов. Ужасно унизительная роль. И она навела меня на мысли о тебе, о том, что пришлось пережить твоим родным и любым другим бедствующим иммигрантам, и что все это просто… Издевка над подобным опытом. И мне не удавалось осознать это сполна – по крайней мере, до сегодняшнего дня. – Я с усилием выдыхаю. – Прости меня.

Джиа молчит. А потом слезает с кровати и подходит ко мне. Ее рука прикасается к моей толстовке.

– Эй, – говорит она. – Все хорошо.

– Не хорошо, – шепчу я, – но теперь я это понимаю. Правда понимаю.

– Я знаю, – произносит Джиа.

Она чмокает меня в щеку, и мы вместе смотрим на тупик в конце нашей улицы. Дети гоняют на велосипедах, хохочут где-то в тени деревьев. Когда я была в четвертом классе, я тоже так делала. У меня был ярко-розовый самокат с моторчиком и кисточками на ручках – подарок на день рождения, которым я без конца щеголяла перед Джиа и Ариэль. После уроков я носилась мимо знака «стоп» и во все горло орала песню «Намного лучше» из «Блондинки в законе», хотя это совсем не та песня, которую ребенку стоило бы распевать на улице. В школьном альбоме за третий класс под моим портретом стоит подпись: «Я стану бродвейской актрисой!» Я умоляла родителей нанять фотографа и сделать мне снимки крупным планом, чтобы я смогла сходить на прослушивание для «Матильды». На второй этап прослушивания меня не пригласили, и папа из жалости купил мне билет на мастер-класс в студии «Перл»[68], чтобы я попробовала «завести знакомства» и как-нибудь вписаться на следующее прослушивание. В то время воплощать мечты в жизнь было нетрудно. Достаточно было как следует отрепетировать роль, взять сотню-другую уроков по танцам и познакомиться с миллионом людей – и все получалось. Такая вот формула успеха. Тогда я еще ничего не знала о проблематичных мюзиклах, игнорирующих тебя режиссерах, фальшивых друзьях, насмехавшихся над тобой, и парнях, которых не интересовали твои чувства. Я прижимаю одну ладонь к стеклу, второй все еще держу крышку от ведерка с мороженым.

– Если и в настоящем театре все устроено так же, – говорю я то ли Джиа, то ли самой себе, – то как мне тогда быть?

– Ой, брось, – отвечает Джиа. – Я уверена, что в других местах лучше. В Фэрроу ты звезда.

– Это ведь Фэрроу, – не унимаюсь я. – Это старшая школа. Просто пузырь. Вот «Люшес Браун» – это вроде как высшая лига.

Я сдавливаю картонную крышечку ладонями, и та деформируется.

– Теперь я уже не знаю, стоит ли мне вообще думать о сцене, – признаюсь я. – Не знаю, там ли мое место.

Джиа разворачивает меня лицом к себе. Кладет ладони мне на щеки – липкие, противные после самолета.

– Значит так, Эверет Хоанг, – говорит она требовательным тоном Ариэль, – если кому и есть место в театре – так это тебе. Поэтому сейчас ты съешь еще немного мороженого, а потом я расскажу тебе, какой у меня план.

Она подводит меня обратно к кровати.

– Ешь, – приказывает она с такой настойчивостью, что я немедленно, не смея возражать, принимаюсь поглощать вишню с карамелью. Мороженое немного остужает мой мозг.

Как только я приканчиваю мороженое, Джиа заявляет:

– Даю тебе ровно одну неделю на купание в жалости к самой себе.

Я морщу нос.

– А потом? Я брошу театр и внезапно захочу пойти в инженеры?

– Нет, глупышка. Потом мы что-нибудь сделаем. Выступим против системы.

– Против системы, – повторяю я.

– Ты сказала, что проблема была не в одном человеке, – говорит Джиа. – А в нескольких. Это ментальность. И нам нужно эту ментальность побороть.

– Окей, но борьба с ментальностью, кажется, та еще задачка.

Джиа бросает в меня подушкой и чуть не попадает в мою драгоценную миску, полную розовой теперь уже жижи.

– Ладно, – сдаюсь я, – будем бороться с системой. И в чем заключается план?

Джиа забирает у меня растаявшее мороженое и выбрасывает его в мусорный пакет, который, разумеется, принесла с собой. Но после этого печально ссутуливается.