Королевы Нью-Йорка

Лучше всего на свете – моя родная кроватка. А еще моя подушка и плед, в который я могу завернуться целиком вместе с мороженым, если бы оно у меня было – а его нет, – поэтому мне придется довольствоваться шоколадными каплями, оставшимися с тех времен, когда папа готовил клубнику в шоколаде для коктейльной вечеринки Лилиан. Когда Итан привез меня из аэропорта домой, я бросила чемоданы в прихожей и приползла сюда. Прошел уже час, а я так и лежу. Я отправила сообщение Джиа, но она ответила, что помогает с чем-то маме в ресторане и скоро приедет ко мне. Ну и ладно. Все на свете чем-то заняты – поют счастливые песенки в лучах прожектора, нарядившись в сверкающие пошлые костюмы. Ни один из моих друзей из лагеря не прислал мне и сообщения. Ладно, это неправда: Валери спросила: «Как ты?», но я не ответила, и между нами опять установилось радиомолчание. Чейни, Рэй, София? Ни словечка. Ни извинений, ни «вау, какой я ужасный бойфренд/друг/человек». Даже Уоткинсу наплевать на мое горе. Пару минут назад он облизал мне лицо, и я решила, что он так ласкается и старается утешить меня, но оказалось, что ему просто хотелось шоколада. Что ж, у меня для тебя новость, дружок. Если ты наешься шоколада, то начнешь блевать, тебя пронесет и тебе будет очень паршиво, и вот тогда – добро пожаловать в клуб.

Итан врывается ко мне в комнату в трениках и растянутой футболке – он ушел с друзьями на игру, как только мы вернулись домой. Брат отрывается от телефона и вбирает мой жалкий вид.

– Йоу, – говорит он, – сюрприз: к тебе гости.

Я сажусь. Наверное, Джиа наконец приехала. Но когда Итан открывает дверь шире, в комнату заходит вовсе не Джиа. А моя мать.

Я роняю шоколадные капли, и они рассыпаются по всей постели.

– Мам?

Она выглядит эффектно, как всегда: голубой тренчкот и чулки, несмотря на то что на улице миллион градусов жары. Мама снимает темные очки модели «кошачий глаз» и поднимает с ковра шоколадную каплю, скатившуюся с постели.

– Эви, – говорит она, – что с тобой стряслось?

Я пожимаю плечами.

– Не знаю. Моя жизнь разбита вдребезги, и меня, вероятно, ненавидит весь штат Огайо.

– Ах вот что, – отвечает мама, – моя маленькая примадонна в своем духе.

Итан, до сих пор маячащий в дверях, качает головой и уходит к себе в комнату. Его способность игнорировать меня – пожалуй, лучшее его качество. Шон на это не способен, поэтому все время мутузит меня по плечу. Хорошо, что второй мой брат сейчас в Лос-Анджелесе, претворяет в жизнь мечту, работая интерном в техностартапе.

Я откатываюсь в сторону, чтобы маме было где сесть, но она так и стоит рядом, с серьезным видом собирает шоколадные капли и ссыпает их обратно в контейнер.

– Ты же вроде сейчас в Атланте должна быть? – спрашиваю я.

Мама улыбается уголками губ.

– Да, но я вернулась пораньше, когда узнала о случившемся. Итан сообщил мне. А потом позвонили из «Люшеса Брауна», но я им сказала, что твое обучение уже оплачено полностью, так что пусть не жалуются. А еще тот, с кем я общалась, был ужасно груб и снисходителен, и я не стала сдерживаться в выражениях.

Я улыбаюсь во весь рот. Мама умеет быть по-настоящему крутой. Мне не верится, что она прилетела с другого конца восточного побережья, чтобы просто полюбоваться на дочь в ворохе одеял, которые усыпаны чем-то похожим на какашки. Это почти компенсирует все те мюзиклы, которые она пропустила, потому что у нее были дела. Мама подходит ко мне и приглаживает разлохматившиеся волосы. Она так делала, еще когда я была совсем мелкой, – успокаивала меня, когда я вопила из-за того, что не получила желаемое. Но сегодня все иначе. Я, конечно, в восторге, что мама здесь, но погладить меня по голове недостаточно, чтобы исправить то, что происходит в «Люшесе Брауне» – и вообще в театральном мире, если уж на то пошло.

– Завтра я встречаюсь с папой в Париже, – говорит мама. – У нас будет пара мероприятий в магазине, и мы должны посетить один банкет. Улетаю завтра утром. Хочешь со мной?

– Куда? В Париж?

– Да. Тебе надо взбодриться. Поедим багеты, сходим в Лувр, на шопинг. – Мама дотрагивается до моего подбородка алым ногтем. – Ну, знаешь, стандартный набор.

Это очень соблазнительное предложение. Хлеб и сыр бри идут в списке моей любимой еды сразу после мороженого, и, готова поспорить, я смогу подобрать себе в «золотом треугольнике»[67] пару туфель и новую сумочку. Но мысли о турбулентности, папе в наушниках, бесконечно обсуждающем сделки по телефону, и маме, повторяющей «о, Эви, моя примадонна», не вызывают во мне особого энтузиазма. И несмотря на то что из Огайо я бежала, больше мне никуда мчать не хочется.

– Звучит приятно, – говорю я, – но я, пожалуй, немного побуду дома. Досмотрю пропущенные эпизоды сериалов. Напомню Уоткинсу, кто его любимый член семьи.

Мама смеется.

– Хорошо, как хочешь. Тогда я вернусь через две недели, ладно? Когда все эти собрания закончатся, мы с тобой серьезно обо всем поговорим.

Мама никогда в жизни не предлагала мне о чем-либо серьезно поговорить. Я притягиваю ее к себе и обнимаю, сминая свежевыглаженные рукава тренчкота.