Корона лета (СИ)

Яладжа опрокинул меня на живот, навис сверху, кол его торчал во мне, саднил, взламывал. Я попробовал приподняться, в зад въехал разбухший таран, Яладжа надавил мне на плечи, вынуждая принять. Двинул бедрами, тяжело и тягуче, ладонь его шарила по взмокшим скулам, по трясущимся губам, сунулась между, и я прикусил – отчаянно, без рассуждений. Он дрогнул на мне и притих. Внутри щипало и жгло, пот скатывался с ресниц и высыхал тут же. Яладжа обмяк, не вынимая члена, гладил по бокам, по спине, и до меня дошло. Пока я валяюсь под гранитной тушей, семя делает своё дело, Яладжа не отпустит… сучья каменюка предупредил рывок, зажал ручищами: «Лежи! Ещё твоя порция».

Он выдал мне сполна – отдрочил получше, чем сам себя накачиваешь под одеялом, в общем, долго-то стараться и не пришлось. Побагровевшая натёртая головка мелькала в его пальцах, я хрипел, стискивая задницей теряющий упругость член, выпрашивая добавку.

Яладжа скатился с меня, вытер руку о ворс, замер, раскинувшись. Пить. Пить – стакан или море. И есть – или всё вместе. Или… в промежности тянуло, яйца распухли, крапива притаилась, точно недокормленное мультяшное чудище. Я встал на четвереньки, охнул – поясница ноет, щекочет присохшая на ягодицах корка, локти подламываются. Графин с кислой настойкой, что притащила рыжая Брун, на столике, далеко, надо ползти. Я и полез, чуть не сверзившись с дивана, но Яладжа подхватил. Перекатился через меня, достал графин, и мы пили по очереди, шумными глотками, фыркая и отплёвываясь.

Он опять улёгся навзничь – руку под всклоченную седую шевелюру, колени врозь – и, полуприкрыв веки, лениво разглядывал меня.

– Джад.

– Да?

– Оно уже… ну, того? – отвратно произнести такое вслух. – Как мы… проверим?

– Завтра пригласим виролога, он проведёт анализы, – Яладжа отёр лицо, сдул с бровей неровную чёлку, – в твоём возрасте при первом контакте зачатие наступает… подзабыл, прости. Кажется, в семидесяти случаях из ста. Но мы повторим попытку, чем увеличим шансы.

Развалился, зараза довольная, и издевается. Лечь бы, отдышаться, но я не мог. Остановлюсь – порвёт в клочки. А Яладжа хорош, правда, жеребец, а норовистые скакуны всегда ждут объездчика, так нам вещали в геопарке. На широко раздвинутых ляжках валиками вздуваются мускулы, бугрятся на животе, на груди. Я аж зажмурился, представив, как Яладжа напряжет всю эту красоту, если ему вогнать, сожмётся на моём члене. Подсел ближе, провёл пальцем от шеи вниз, по каплям пота – туда, где высохли белые потёки. Накрыл ладонью пах, глянул в серые глаза.

– Ювенус, ты…

– А то ты против!

Он не свёл ноги, не оттолкнул, и я продолжил. Мял и тискал, пока Яладжа не вскинул бёдра навстречу ласкам, показав мне сморщенную дырку. Подставился, яснее некуда, хоть и скривился, когда я грубо потёр подушечкой большого пальца тугие бугорки.

У него там печёт, очень тесно, ничего, растяну – вот так, смочить слюной и пихать, чтобы пустил, позволил… Плоский живот подрагивает, собираются складки в паху, ещё не так скрутит, Джад из клана Гранита, я на тебе покатаюсь…

– Ополоумевший мальчишка! – удар пяткой отбросил на диван. Похоже, Яладжа давно орёт, а я не… морозный туман, огонь на ладонях, резь под рёбрами, вот и весь я. – Пошарь в коробке! Тюбик с картинкой, понятно?

Содержимое коробки для секса вывалилось на колючее покрытие, я слепо перебрал незнакомые предметы. Угу, и тут инъекторы с яркой полосой – кон-тра-цептив. Сраные светлые боги, почему я так плохо соображаю? Яладжа оттолкнул меня, сам выдавил мазь, растёр в промежности, я следил за его движениями – как исчезают крепкие пальцы в покрасневшем отверстии – и постанывал сквозь зубы.

– Иди сюда, – он плюхнул влажным мне на член, сжал кольцом, размазал, со злостью треснул по спине, – не забывайся, Радек. Забеременеешь только ты.

Он что-то вложил мне в руку и повернулся на бок. Тонкая бесцветная полоска – инъектор, передо мной мужик, распластанный, готовый, вон выпятил круглые, невыносимо, кощунственно белые ягодицы. Я прилепил полоску прямо между поджарых булок и не смог отцепиться. Сжимал его зад, верно, до синяков, ладони соскальзывали, заалели отметины, мужик выдохнул протяжно, и я набросился на него.

Задрал сильные ноги, воткнулся, не попадая, заходясь сиплой руганью. Прихватил у основания, вломился, удержав сопротивляющееся тело. «Подожди, ты, маленькая дрянь!» Мне всё равно, я внутри. Яладжа изгибается, стонет глухо, по-животному, вот сейчас ему не покажется, что маленький, вот так, ещё раз – яйца хлопают по раскоряченной заднице, по хребту ползёт судорога, грохочет в башке, в сердце: прорваться, натянуть, взять… Семя плеснуло болезненно, вмяв в насквозь потного Яладжу, он обнял меня за плечи, вытянулся, быстро задвигал ладонью, оскалился самозабвенно, сдавил в своей узости, и всё кончилось.