Корона лета (СИ)

Так, ладно. Где тут моя медкарта? Не найдешь в куче мультяшек. Шмотки собирать не буду, подарит же мне Яладжа какую-нибудь тряпку взамен испачканных спермой штанов? Я шинковал файлы, уничтожая особо надоедливые, стационарка булькала издевательски. Потрудись на прощанье, рухлядь!

– Радек, ты… – Брай схватил меня за локоть и получил под рёбра. Уймись, мартышка, если жить не надоело! – Радек, Богиня Великая, чего с тобой?!

– Ничего, что тебя бы касалось. – Медкарта, наконец, отыскалась. Почти чистая: опись моих уникальных извратов и отметки о прививках – я ж сроду не болел, Яладжа оценит. Скопировать некуда, линком в шахте лифта, а у этого пахаря праведного я и огрызка не возьму. – Надеюсь, ты за меня порадуешься, цветной говнюк. Банк Домерге дал кредит – на пятьдесят тысяч йю. Понял?

Брай вспыхнул, будто деревяшку полировкой облили – залюбуешься! Я прижал запястье прямо к голограмме, щёлкнуло в затылке, отозвалось под лопатками, магнитный, как там его, резонатор сглотнул медкарту и облизнулся. Чем Джад Яладжа извлечёт файл, не моя забота. Хорошо, я адрес гранитного запомнил, не то б пришлось всё же лезть в лифт за линкомом.

А двери в конуре на двести восемнадцатом уровне скулят, поскрипывает дешёвый пластик, чудится, что плачет. Никогда прежде не замечал. И чхать – я сюда не вернусь.

****

Только домергиане выберут нору, когда рядом парящие в звёздной ночи купола. Старый домишко терялся между прозрачными, подсвеченными галереями, на крыше лежали листья «укрой-дерева», занавешивая площадку для каров. Владелец отелей «Галактика», верно, давно сбросил с баланса самую неприметную развалюху в сети; навигатор угнанного кара плутал, упорно отправляя меня к крутым изгибам высоток. Наконец в просвете расчерченной узловатыми прожилками зелени мелькнули щербатые блоки – кирпич, этому дому лет пятьсот. Ну, может, поменьше, но машину сажать некуда, безошибочный признак солидной древности. Я стёр настройки последнего часа, заложил обратный путь – утром хозяева получат собственность слегка побитой, но ведь получат же, – присел на корточки у искорёженной двери. Над центральными районами кар пропахал бок корпоративной махины, развозившей персонал, крутнуло шикарно, вниз башкой – ровные щелчки пульса, морозная ясность, секунды в невесомости и вновь шалый свист ветра. В нормальном состоянии я б добирался до пансиона Яладжи часа три и навернулся бы о медлительную махину… брось, что значит норма? Я жил инвалидом, недоделанным обрубком!

Психотехника работала на всю катушку, гнала вперёд – к кирпичной крыше, к пятидесяти тысячам йю, к свободе от страха. Я прыгнул, раскинув руки, кувыркнулся в середину спружинившего листа, тёмно-зелёное полотно разорвалось под моим весом, вытряхнуло на несуразные мелкие блоки. Любимое развлечение ребятни – скачки по «укрой-дереву» – прекращают лет в семь, а теперь тяготение мне не указ. Я приземлился на ноги, как в интернатском детстве, оглянулся на мощные ветви и лампы подсветки. Кар отсюда не видать, высота метров шесть, выкусите, сволочи.

В трухлявом домике были лестницы – неподвижные, выложенные плитами ступени, с ума сойти. Никаких кодовых замков, короткие коридоры, витые ручки, крепкие на вид двери. Апартаменты Яладжи на верхнем этаже, вон панель, изукрашенная вязью, домергианские излишества… и дальше чего? Кричать, стучать или у них всё же есть визоры? Я приложил костяшками пальцев по дереву, слишком тихо, не услышат. Не откроют, и я попросту лопну. Приготовился пнуть, и тут дверь поехала в сторону. Алые зарницы на медных локонах, диковатые огоньки там, где у людей зрачки, кружевная сорочка собирается складками у снежнобелых колен, гранёная игла-медальон в ложбинке грудей – женщина Яладжи, и я напрочь про неё забыл.

Нет, ну встречаются чудаки, изменяющие жёнам-мужьям у них на глазах, оргии устраивают со сменой партнёров, может, эта рыжая кошка нам кровать постелет?.. Мне стало неловко, а вот холодильной установке внутри меня – наплевать. Она пихнула меня в холл – мимо фигуристой тётки, прямо на сияющую поляну. Парень и девчонка, переступая через зрелые, в летнем соку, плоды, танцевали в серебристой траве, поднимая руки к венкам. Голые, бесстыдные, красивые – и у обоих выпуклые животы тенью нависают над пахом. Парень опустил ресницы, точно старается рассмотреть гладкий торчащий член, но беременный шар мешает, и он сводит бёдра, вытягивается на носках… Меня пробило от промежности до лопаток – узким беспощадным клинком, обвило крапивной удавкой. Оболочка изо льда зазвенела, выдержала, схватившись ещё прочней.

– Фрей и Фрейя, – голос женщины растёкся топлёным сахаром, – видишь, как они похожи.