Коронованный наемник (СИ)

- Мне трудно разумно объяснить это… Принц, вы, эльфы, привыкли видеть в орках лишь безымянных, безликих врагов. Мы, ирин-таурцы – несимпатичных соседей. Но Сармагат… Как объяснить тебе, Леголас… Я глубоко и жгуче ненавижу этого орка. Я на свой лад даже боюсь его. Но отчего-то я не могу его не уважать. Порой мне кажется, что я восхищаюсь им. Это трудно понять, но в Сармагате есть нечто особенное. Все в его свите преданы ему безоглядно. Таргис искренне готов идти за него на любые мучения и смерть. Он умеет внушить нечто, что стоит за гранью обычного страха вассала перед жестоким сеньором. Признаюсь, мне трудно представить, чтобы его сторонники взбунтовались против него, каких бы причин у них для этого ни возникло. Даже Камрин не раз говорила мне, что Сармагат никогда не лжет, и на его слово можно полагаться, как на неколебимую истину.

Леголас провел ладонью по лбу:

- Это звучит совершенным вздором, Йолаф.

- Я не сомневаюсь, – Йолаф безнадежным жестом хлопнул руками по столу, – но мне часто кажется, что именно в этом и заключается главная сила Сармагата. Он обладает своеобразной властью над умами и душами. Вы спрашивали об оборотнях… Здесь нет никакой интриги. Сармагат равнодушен к людям, именно равнодушен. Он не испытывает желания специально причинять им страдания, но при этом и помогать им ему без интереса. Заразившиеся крестьяне не вызывают у Сармагата жалости, скорее, он презирает их за недальновидность и суеверие. Таргис отлавливает для вождя тех, кто начал обращаться, и, дождавшись их полного обращения в варгов, дрессирует их для верховых и боевых целей. Но он не хотел, чтоб об оборотнях в их самой страшной ступени было известно в княжестве. Почему? Камрин говорит, он стремился избежать паники. Меня удивляет подчас несуразность некоторых его решений. Сармагат то холодно, цинично безжалостен, то вдруг проявляет недюжинное благородство. Я по сей день не вижу особых причин, почему он спас Таргиса.

Сам я привык к тому, что оборотни никому не опасны, поскольку Таргис держит их под замком. Но в тот день что-то пошло не так, и несколько несчастных вырвались на волю. Сармагат был в ярости… Однако, он не наказал Таргиса, хотя тот был уверен, что не минует казни. Оборотни вообще намного сильнее людей… – Йолаф нахмурился, и в глазах промелькнула боль, – в день нашей с тобой встречи Эрсилия едва не убила одного из моих солдат и ранила троих, вырвавшись из грота, где она живет. А ведь раньше она даже не умела натягивать легкий лук.

Йолаф замолчал на несколько секунд, и Леголас не прерывал молчания. Он видел, что рыцарь пытается снова собраться с мыслями. Но Йолаф поднял взгляд, и на сей раз в серых глазах была лишь привычная Леголасу сдержанная суровая решимость.

- Мы не о том говорим, принц, – ровно вымолвил он, – в сущности, мои личные беды и переживания – вовсе не твоя печаль.

- Быть может, – Леголас подался вперед, – но Йолаф, меня терзает недоумение. Я месяцами бился лбом в глухую стену, пытаясь выяснить, в чем первоисточник Волчьего безумия. Крестьяне упорно утверждали, что не знают этого, то же самое утверждал и князь. Ты же раскрыл мне этот секрет без всяких колебаний. Так какого же Моргота Иниваэль строит из себя слепое неведение? А он был очень убедителен, уверяя меня, что не знает причин болезни. И почему крестьяне все еще трепещут перед Волчьей хворью? Неужели ты не предупредил их об опасности? Ведь достаточно обходить стороной Плачущую Хельгу. В конце концов, можно обрушить скалу, завалив ручей.

Йолаф дернул уголком рта:

- Эру, Леголас, если б все было так просто. Если б в этом княжестве правил здравый смысл… Но если князь не рассказал тебе о Хельге, значит, Сармагат запретил ему это, не желая облегчать тебе поиски первопричин болезни, а Иниваэль слишком боится за жизнь Эрсилии, чтоб противоречить ему. Об обрушении скалы я думал, но ведь Хельга – не пруд. Ее воды текут из-под земли, и кто знает, куда устремится ее вредоносная вода, если разрушить нынешнее русло. Сейчас хотя бы известно, где опасный ручей. Крестьяне же… Леголас, ты много имел дело с простонародьем человеческой расы?

- Не особо, – признался лихолесец, – моей задачей в чужих землях обычно всегда была лишь война, а переговоры я вел с правителями и военачальниками.