Коронованный наемник (СИ)

Приблизившись к терявшему скорость беглецу, Сармагат сорвал с ремней арбалет, вложил болт в прорезь и оттянул тетиву. С сухим щелчком болт рванулся вперед, вспарывая воздух, и точно вонзился мчащемуся варгу под левое ухо. Зверь взвыл, взметаясь на дыбы, и по инерции кубарем покатился по снегу, пятная его кровью. Всадник, сброшенный подстреленным хищником, неловко перевернулся в воздухе и с размаху грянулся оземь, путаясь в плаще. Сармагат же, ослепленный восторгом и яростью, опьяненный поимкой ненавистного врага, издал неистовый рев торжества и, уже едва ли владея собой, выхватил второй болт и снова выстрелил. Второй заряд так же сухо свистнул и по самое оперение погрузился в темный плащ на спине всадника. От толчка тот рефлекторно дернулся, раскидывая руки, и безвольно опрокинулся на спину, скручивая складками сукно плаща. Капюшон вмялся в снег и сбился, обнажая блестящие в пасмурном полуденном свете мелкие кольца плотного коифа…

Сармагат, уже бегущий к жертве, споткнулся и замер на месте, словно налетев на незримую стену. Арбалет выпал из когтистых рук, уродливое лицо исказилось гротескной пугающей гримасой. Несколько секунд он стоял, будто пораженный громом, только глаза стремительно наливались неверием и отчаянием, да вздрагивала нижняя челюсть.

- Нет… – прошептал он несвойственным ему полуумоляющим-полувопросительным тоном, а потом ринулся вперед и упал на колени у распростертого тела, раздирая горло неистовым воплем:

- Тугхаш!!! Тугхаш!!! Любимая!!!

Из-под наполовину сползшего коифа виднелись всклокоченные каштановые пряди, прилипшие к неподвижному бескровному лицу Камрин.

====== Глава 34. Постоянней тысячи любовей ======

Он никогда не думал, что бывает так тихо. Абсолютная, непроницаемая тишина просачивалась в мозг, заполняя его плотной душной массой. И в этой тишине, словно в издевку, существовал всего один донельзя раздражающий звук. Едва слышный прерывистый скрип то и дело втыкался куда-то в разламывающийся от боли висок, будто кто-то настойчиво пытался проверить, мертв ли его обладатель. Прекратите… Он жив, иначе, отчего так болела голова, отчего так отчаянно не хватало воздуха, отчего грудь так ясно ощущала невыносимый гнет неведомой тяжести? Казалось, если он сумеет сбросить это бремя, мир снова изменится, обратившись к нему привычной и понятной стороной, но оно вдавливало его куда-то в хаос твердых углов и острых граней, не давая вздохнуть. Он неистовым усилием попытался наполнить легкие воздухом, но лишь ощутил, как в горло забивается пыль, а скрип усилился, на заунывной ноте рассеивая липкую тишину.

Он уже несколько раз приходил в сознание, балансируя на мучительной грани боли и удушья и не зная, сколько времени уже провел в этих равнодушных тисках. Он не привык к неподвижности, он не умел с ней мириться, а потому она пугала его, словно живая душа еще пыталась трепетать в уже умершем теле, какой-то странной, нелепой ошибкой забыв вырваться на волю и теперь обреченная на вечный плен. Беспамятство неудержимо влекло своими покойными объятиями, обещая отдых, но он знал, что нельзя поддаваться его вкрадчивому зову. Смерть всегда говорит устами того, кто верней всего приведет к ней нового гостя. И он держался, держался на скользком обрыве размытой, искаженной действительности, уже не надеясь, что тиски отомкнутся, а попросту из упрямства. В капитуляции нет ничего постыдного. Однажды сдается любой. Но можно сдаться мечу или стальному наконечнику, а уж никак не пыли и отвратительному заунывному скрипу...

Тот же, словно обидевшись на пренебрежение пленника, собрался с силами, длинно, пронзительно заголосил… и вдруг нестерпимый гнет истаял, и смятые, изголодавшиеся легкие разом наполнились пыльным, холодным, пьянящим воздухом. Тьма разорвалась на несколько длинных лоскутов, меж которых тускло мелькнул сероватый свет. Тишина забурлила неясным рокотом, словно он лежал на дне реки, по которой шла флотилия судов. К самому лицу приблизились расплывчатые зеленые глаза, и тут же рокот пропал, заглушенный ясным восторженным воплем:

- Жив!!!

Да, он был жив. Каждый вдох разрывал болью ребра, но уже не отзывался скрипом, и Сарн понял, наконец, что гнусный звук издавал толстый деревянный брус, лежащий прямо поперек его груди и отзывавшийся на скупое стесненное дыхание.

Глаза открывать не хотелось. Достаточно было дышать, просто дышать, не собираясь с силами, не борясь за каждый глоток воздуха. А по лбу и плечам блуждали жесткие умелые пальцы, давно наизусть памятный напев бередил какую-то внутреннюю, потаенную струну, и Сарн знал, что сейчас боль уйдет, а тело снова разорвется на мириады ярких огоньков чистой энергии…

- Брат! Брат, очнись! – Сарн недовольно поморщился, но разомкнул веки, вновь увидев у своего лица зеленые глаза, и на сей раз узнал Тавора. Целитель поймал его взгляд и перевел дух, – ты до смерти нас перепугал, мерзавец! Человек двадцать видели, как твой бартизан прямым попаданием разнесли из баллисты. Шесть часов тебя искали, Эртуил просто волосы на себе рвал, мол, в двух шагах был, а помочь не сумел.