Короткое падение

Гибсон ждал, что Хендрикс продолжит, но, похоже, его рассказ на этом и закончился. Вон потянулся к приемнику. Но тут Хендрикс снова заговорил:

– Он был звукорежиссером. Музыкальным. Много работал для «Эс-эс-ти» и «Слэш рекордз».

– Круто! А я знаю какие-нибудь группы, которые он записывал?

– Вряд ли. Если только ты не фанат старых панк-групп. «Блэк флэг» знаешь?

Гибсон покачал головой.

– Тогда ты вообще не знаешь ни одной.

– Раз твой отец занимался музыкой, как же ты стал копом?

– Поступил в академию. А ты как думал? – Хендрикс включил радио, давая понять, что разговор окончен.

«Нэшнлз» вели 2.0 во втором иннинге. Гибсон подумал, что его отец был бы рад, что в Вашингтоне снова есть большой бейсбол. Когда Гибсон был маленьким, домашней командой у них считались «Ориолс»[16], и Дюк раз десять-пятнадцать за сезон водил его на бейсбольные матчи. Но потом Гибсон стал догадываться, что его отцу больше нравятся радиорепортажи. Он вспомнил, как однажды слушал, как Мел Проктор и Джим Палмер комментировали игру между «Шарлоттсвиллем» и «ДиСи». Это была такая скука – слушать, как два парня по радио описывают то, чего он не может увидеть… Впрочем, как и многое другое, репортажи понравились ему, когда он стал старше. Зачастую Гибсон даже не следил за игрой, а просто наслаждался реальными звуками, доносившимися с игрового поля. Сегодня как раз был такой случай.

Вон снова и снова перебирал детали своего разговора с Калистой Доплэз. Если поверить ей, то все, о чем он думал последние десять лет, было основано на лжи. Все его представления о собственной жизни внезапно перевернулись от одного простого утверждения: Дюк Вон не был преступником. С самого начала им оказался Бенджамин Ломбард. Ломбард, который присвоил миллионы долларов, а потом предал друга, чтобы прикрыть свою задницу. Гибсон, все еще не оправившийся от потрясения, не мог осознать до конца тот факт, что был прав с самого начала. Однако ему не хватило стойкости. Он купился на историю Ломбарда о своем собственном отце и, к своему стыду, стал относиться к Дюку так же, как все остальные.

Однако теперь Гибсона начала мучить еще одна мысль. Все эти годы он верил, что отец покончил с собой, потому что чувствовал свою вину в том, что обокрал Ломбарда. Предсмертной записки не осталось, поэтому это был единственный мотив, который Гибсон мог себе представить. Но если Дюк Вон не был мошенником, если он не преступник, тогда что же заставило его совершить самоубийство? Этот вопрос очень беспокоил Гибсона, хотя он много лет был убежден, что давно ответил на него. Тот, прежний ответ вызывал гнев, горечь и боль, но, по крайней мере, давал ощущение, что все теперь в прошлом, все закончилось. А теперь у него не осталось даже этого.

Гибсон очень хорошо помнил свой старый дом. Наклонная лужайка перед домом, на которой он провел лучшую часть своего детства, вскапывая ее и скашивая траву. Скрученный вяз – под ним Дюк Вон напрасно потратил много времени, пытаясь научить сына делать кёрвболл[17]. Запыленный «Вольво» на подъездной дорожке, означавший, что отец дома. Скрипучие ступеньки крыльца и старые кресла, которые никогда не казались Гибсону удобными. Дверь парадного, которая никогда не запиралась…

В тот день она была широко распахнута.

Гибсон позвал отца, но ответа не услышал. Из стереопроигрывателя доносилась песня «Иглз» – первый куплет песни «Нью кид ин таун». Отцу нравилась эта музычка: Джеймс Тейлор, Джексон Браун, «Боб Марли энд зе Уэйлерз», «Кросби, Стилз, Нэш энд Янг»… Гибсон бросил школьную сумку на ступеньки, вошел в дом, вновь позвал отца. Он помнил, что у него появилось какое-то тяжелое предчувствие, потому что отец до пятницы не должен был появиться дома. Для того чтобы перечислить случаи, когда Дюк Вон появлялся раньше, чем обещал, хватило бы пальцев одной руки.

Гибсон дважды проверил каждую комнату, затем направился на задний двор. Иногда Дюк навещал соседей; может быть, и сейчас он обсуждает ситуацию в турнирной таблице с мистером Хуппером, который работает в университете… Это предположение показалось Гибсону разумным. Однако ему все-таки очень не понравилось, что парадная дверь широко распахнута. Он еще раз обошел вокруг дома и только тогда заметил, что дверь в подвал слегка приоткрыта. В ту сторону он не смотрел, потому что туда вообще никто и никогда не заходил. Там вообще-то находилась кладовка и стояла самодельная кровать, которую доставали в тех редких случаях, когда к ним приезжали гости.

Гибсон открыл дверь и увидел, что в подвале горит свет. В следующее мгновение ему в ноздри ударил резкий запах испражнений. Он еще раз позвал отца, но подвал не отвечал. Гибсон начал спускаться по ступеням. Медленно. Точно зная, что что-то не так. Ему оставалось спуститься еще на четыре ступеньки… И тут он увидел босые ноги отца, раскачивавшиеся в воздухе; ступни были опущены и словно указывали на цементный пол. Казалось, отец собирался куда-то улететь…

Еще одна ступенька.