Короткое замыкание

— Да, только старается он теперь не там, где надо. У него свой конвейер: за рюмашкой — кружка, за кружкой — стакан, а за стаканом — жбан. Подчас даже не знает, на каком он свете находится. А ведь у него в деревне красавица жена и две чудесные дочки.

— Он загородник?

— И не только он. У нас половина людей из загорода. И это ведь тоже проблема. Человек одной ногой на заводе, другой в деревне. Дома в городе строят, но ведь не для всех! А есть еще и такие, кто сам не желает становиться горожанином. Впрочем, ясное дело, и государство не очень-то заинтересовано, чтобы они со всей семьей переезжали в город: оставят, поди, без хлеба… Вот и ездят люди каждый день сотнями и тысячами.

— Конечно, по всему уезду учат рабочим специальностям, — включился в разговор Кристя. — А потом человек тратит на дорогу по два часа в один конец. На вокзале да на станции время проводит. Совсем как холостяк. А бутылка рядом, искать не приходится. Пока до завода добрался, уже готов. Вот тебе и качество, получай — «люкс прима»…

— Ругает нас Сандочка, муштрует, чтобы мы воспитанием людей лучше занимались, — продолжал дед Панделе. — А как заниматься, коли у многих только цуйку нос и чует? Но если поглубже копнуть, не во всем, конечно, бутылка виновата. Ездили к нам из села и раньше. В голод, в засухи ездили. Но человек оставался человеком.

— В чем же дело? — спросил Штефан.

— А Марин тебе плохо растолковал? Человек должен знать, для чего он в этом мире находится. Что делает хорошо, а что плохо. А не как беспомощное дитя или кукла, которую за ниточки дергают. Все равно ведь без нас, без рук этих, ничто с места не стронется! — И Панделе положил перед собой тяжелые, как молоты, руки.

— А ты знаешь, — добавил Кристя, — что вот уже год, как держится в тайне факт невыполнения заводом плана? Когда я сказал об этом секретарю Иордаке, тот заявил, что это опасная дезинформация и что он лично получил от генерального директора сведения обратного порядка. Несколько раз я предлагал обсудить на парткоме вопрос нехватки запчастей — безуспешно. Тогда я внес предложение: создать цех по самообеспечению оборудованием. Но Косма эту идею отверг, потому что у завода якобы нет специалистов, способных наладить выпуск необходимых деталей. Наши токари возмутились, тотчас сделали у себя несколько запчастей и поднесли в подарок главному инженеру. Тот, конечно, обрадовался, как малый ребенок, а явился пред ясны очи Космы и словно язык проглотил. В общем, отделался от рабочих обещанием поговорить в министерстве…

Штефан колебался — подходящий ли момент поделиться с друзьями своими мыслями по этим проблемам? Нет, промолчать он не мог.

— Да, дела на заводе обстоят не лучшим образом, сомневаться не приходится. Но поставить человеку градусник, убедиться, что у него температура, и объявить его заболевшим — это еще полдела. Главное — найти выход из положения. Во-первых, заводское руководство должно положить конец нездоровой ситуации. Я беседовал с генеральным директором, уверен, что он не слепой, видит и знает многое из того, о чем говорили вы. На мой взгляд, Косма тоже ищет пути, верные или нет — другой вопрос. Плохо то, что делает он это в изоляции от коллектива, от рабочих. Окружившая его группка подхалимов не в счет. В руководстве завода единства нет, в партийном комитете тоже. Из инстанций едут разные комиссии, но толку мало. Павел Косма напыжился, как цыганский барон, и никому не желает давать отчета… — И тут неожиданно для собеседников Штефан сказал с упреком: — Так что же, завод — его вотчина? Или наше общее добро? С каких это пор рабочие начали бояться, что в социалистическом обществе они будут обречены умирать с голоду только за то, что честно высказывают свою позицию? С каких пор замалчивание стало называться дисциплиной, а покрывательство безобразий — ответственностью? Тем более что безобразия эти выдаются за линию партии.

— У нас считают, что нужно изменить организационную структуру завода в свете новых задач, — заметил Кристя.

— Не знаю, — ответил Штефан. — Когда назревает необходимость изменить организационные формы, их изменяют. Мы не фетишизируем структуры и не считаем их сложившимися раз и навсегда. Но мне кажется, суть дела не в них.

— Так в чем же, Штефан? — Дед Панделе даже поднялся из-за стола. — Где она, суть, скажи, чтобы и мы знали!

Ответить Штефан не успел — в комнату ввалился раскрасневшийся, запыхавшийся Спиридон Маня.