Коровы

Глаза у Розы были удивленно расширены и блестели, как стекла, и когда телки спросили, не прячется ли она от подруг, подражая великой Заблудшей Овце, Роза снова сказала:

— Ха-ха! — и засмеялась проекционно — так, во всяком случае, определили уши коров.

На смех этот, совершенно необычный для плоскости, подтянулось все стадо, и Мария-Елизавета, уловив в поведении Розы нечто такое, с чем не раз сталкивалась сама, шлясь в иллюзии по разным злачным местам, ухватила пучок синей травы, проглотила его, а затем носом втянула развеявшуюся с листьев пыльцу. Лисичка со Стрекозой, обе не помнящие себя, но, видимо, хранящие в своем существе кое-какую иллюзорную искушенность, обошлись более конкретно: слизнули с листьев пыльцу и носами тоже втянули. Глаза у Марии-Елизаветы почти сразу же заблестели, расширились, и она объявила:

— Забористо!

— Забористо! — подтвердили в один голос Лисичка со Стрекозой, и обе сказали:

— Ха-ха!

Марии-Елизавете стало смешно, и она засмеялась проекционно, как Роза.

— Вы что, — спросила строгая Марта, — переместились в потустороннюю плоскость от этой травы?

— Наоборот, — ответила Мария-Елизавета, — мир стал еще более реальным, реальность удвоилась… — и предложила: — Попробуй!

— Я сомневаюсь, — ответила Марта, — что положение главной коровы позволяет мне пробовать эту траву, которая в потустороннем нигде, как я догадываюсь и как сообщал нам Пастух, уводит в лжесущностные пространства…

— Марта, — сказала Лисичка и дважды хихикнула, — не втирай нам очки, ты что, какая-то мертворожденная тень, далекая от ощущения великого? Попробуй синей травы, пожуй и нюхни, и, уверяю тебя, главнокоровость твоя реально удвоится!

И Марта решилась: нюхнула и пожевала, после чего, дождавшись благотворного чувства, хихикнула и сказала:

— Годится! Действительно, я чувствую себя дважды главной коровой, причем у меня образовалось две головы, обе — в реальности, и обе зорко следят за вами без всяких очков.

Лисичка и Стрекоза заржали, как лошади, и после этого все остальные коровы, оставшиеся без дела и наблюдавшие развлечение согуртниц, обошли туалет и с любопытством начали поедать синие заросли, обладающие забористостью, и, вдыхая поднявшуюся пыльцу, постепенно развеселились так, что не могли остановиться от смеха, который, впрочем, перемежался с мычаньем, которым телки пытались выразить друг другу какие-то неоспоримые, ясные истины из своих просветлевших от синей травы коровьих голов…

Источник Божественной радости оказался неиссякаемым: послушно сходив под руководством дважды главной коровы на водопой и возвратившись за туалет, телки обнаружили на месте объеденных и частично вытоптанных стеблей свежие заросли, и в радость себе снова принялись за эту нескончаемую траву, которая не только смешила, но и преображала реальность, делая ее несколько искаженной, но весьма любопытной и даже загадочной. Так, например, Елена увидела множество мелькающих птиц и перышки, которые плавно кружились в пространстве; Анна, задрав голову вверх, разглядела на своде изображение гигантского шара, показавшегося ей почему-то своим собственным, раздувшимся… разумом; для Рябинки с Малинкой все остальные согуртницы уменьшились до размеров божьих коровок, и, вытаращив свои расширенные глаза, они с удивлением и нежными чувствами наблюдали, как эти трогательные создания ползают у них под носами; Антонина-гадалка почувствовала у себя три головы и поделилась этим ощущением с Мартой, которая, захохотав каким-то не существующим даже, наверное, в потусторонней иллюзии хохотом, сообщила, что у нее вообще их четыре, а может, и пять, поскольку коров на поляне эти головы насчитывают более ста, — и, ко всему подобному прочему, многим телкам казалось, что они парят над поверхностью, и что копыта их не опираются ни на что.

66. Малый коровий Апокалипсис

И только одна Джума повела себя странно: травы не попробовала, пыльцы не вдохнула и, как будто спохватившись чего-то, унеслась к водопою, вернулась вся мокрая, пробежалась по зарослям, собрав на себя пыльцу, и рванулась прямо в зеленую стену, огораживающую поляну… Она повторила это снова и снова, и коровы подумали, что Джуму охватило желание купаться в пыльце, и, окружив ее, стали облизывать, упрекая, что она уж слишком растрачивает синюю пыль на себя, позабыв о других, но заметив при этом, что намного удобнее поглощать пыль с тела мокрой коровы, потому что так не чихается, не раздражает носы… Джума прекратила метаться между лужей и зарослями, но предупредила коров, что они еще пожалеют о том, что наелись синей травы, и что радость их превратится в печаль.

— Такая, Джума, — пафосно заявила Ромашка, «приподнятая» в пространстве над плоскостью, — наша коровья доля: существовать то в радости, то в печали…

— Эх, спеть бы песню про долю коров… — поддержала тему Сметанка. — Но мы не в иллюзии, а на коровьем петь не умеем… — она замычала, и две слезы размером с горошины выкатились из ее коричневых глаз, взгляд которых неожиданно опечалился, помутнел.