Коровы

— Довольно скоро, Пастух, я ощутила, что у меня будет ребенок… Именно от Евгения… У меня стал расти живот. Я накупила кукол и с ними только и разговаривала. Борис, мой муж, заметил этот небольшой, правда, живот, обратил внимание на кукол и заподозрил меня в измене, поскольку мы с ним не выполняли так называемый долг уже давно, с тех пор, как я влюбилась в Евгения. Проекция властная, умеющая решать все проблемы на месте и быстро, Борис заставил меня поехать к врачу… Сопротивляться я не могла и согласилась на это: будь что будет. Отвратительный врач, с бородкой как у козла, то есть и сам, наверное, проекция какого-нибудь козла, осмотрел меня, вывел из кабинета за руку к ожидающему Борису и сказал так: «Это у нее ложное, такое бывает, психика у вашей жены не в порядке». Я тут же укусила этого отвратительного врача — кажется, за плечо, впившись зубами в его белый халат, чикнула себе по руке гвоздем, который заметила на подоконнике, рядом с горшком столетника, и плюнула в мужа… Все это закончилось в другой больнице, понятно какой. Упрятывая меня туда, муж сказал: «Я как вол работаю, обеспечиваю все твои прихоти, а ты, телка неблагодарная, так позорно себя ведешь! Посиди-ка в стойле, корова, а когда вылечишься — поговорим!» Проекции в больничной палате сразу спросили: как и за что я сюда попала? «Я игроманка», — ответила я, и больше мне вопросов не задавали. Борис снизошел и забрал меня из этой больницы через неделю. Я вышла на улицу с одним ощущением: что меня лишили ребенка. Настроение было подавленное. Правда, дома Борис стал виться вокруг, видимо жалея меня и пытаясь понять, что все-таки произошло с моей сущностью. Как бы то ни было, но пришлось все рассказать — ведь муж тоже страдал от непонимания моего состояния. Узнав про мои похождения, он улыбнулся, как-то воспрял, поняв, что никакой измены и не было, и предложил вместе съездить на это самое место, чтобы убедиться в нереальности случившегося со мной. «Каждый из нас, — рассудил он, — в воображении своем ищет свой идеал, но это иллюзия, которая, как я теперь вижу, может довести до реальности — ведь ощущение ребенка в себе это уже не фантазия, я видел твой наметившийся живот, который увеличивался день ото дня, и это было уже конкретной реальностью. Странные мы существа…» — сделал он вывод, и мы поехали в лес. Я показала ему мостик через речушку, потом трухлявое дерево с роем порхающих бабочек, вившихся над стволом, мы вошли в лес, и тут оказалось, что по моей любимой аллее продирается стадо коров, подгоняемое невидимым пастухом, крики которого гулко разносятся по всему лесу. Так что к месту, где я видела дом, мы добрались в обществе бедных проекционных коров, которые по пути, на аллее, оставляли огромной величины шлепки, а само место дома представляло собой небольшую поляну с сочной травой, которую поедали эти коровы, одновременно облагораживая навозом исчезнувшую реальность. «Обгадили всю любовь», — подумала я, Пастух, рассуждая, как я теперь понимаю, чисто проекционно. Что делать? Борис огляделся, ничего не увидел, разумеется, кроме коров и леса. «Не понимаю, — сказал он, — но, возможно, тут раньше что-то и было, и какая-нибудь прапрабабушка передала тебе генетически память об этом месте… Ты очень впечатлительная, Елена, а надо — жить. Ходи в церковь, что ли…» «Церковь — слишком централизованно, — ответила я. — А вот здесь для меня что-то святое…» «Хорошо, — ответил Борис, — я что-то придумаю, но пока не езди сюда…» И я начала жить обычно, как и всегда. Евгения то вспоминала, то забывала о нем, к дому не ездила — в полной уверенности, что если я побываю там, то все начнется сначала, — сущностные иллюзии, Пастух, как я теперь понимаю, не исчезают бесследно, в отличие от проекционных фантазий, и моя мертворожденная тень интуитивно чувствовала этот закон. И вот однажды, как и все в этой истории, мой муж Борис, как-то между прочим и вскользь — мы разговаривали в этот момент совсем о другом — бросил фразу: «Кстати, а ты с тех пор не бывала там, в лесу, у своего дома любви?..» «Нет, — ответила я, — мне незачем там бывать…» «Ну, — сказал он, — могла бы и съездить, освежить память…» — «Ты это серьезно?» — «Да, я даже настаиваю, хочу, чтобы ты убедилась в реальности нереального… Поезжай одна!» Странный ответ и странная просьба, подумала я, Пастух, и поехала. Я не буду описывать свои чувства, Пастух, которые меня охватили, когда я не обнаружила леса, аллеи и, главное, роя бабочек над трухлявым стволом, — исчезновение бабочек меня затронуло почему-то больше всего. На взгорке, которого раньше и не было, в дальнем конце бывшей аллеи, вместо которой теперь стояли в два ряда какие-то изумрудные елки, высился над округой, нет, громоздился красный кирпич, всей массой своей претендующий на форму средневекового замка. Я как-то сразу устала от одного вида этого кирпича и, почувствовав себя древней коровой, поплелась к воротам этого «замка», спотыкаясь о бесчисленные булыжники, которыми была выложена теперь бывшая когда-то аллея. Кованые ворота были открыты, центральная массивная дверь в кирпичную гору — тоже, и я вошла в эту гору, стала бродить по пустынным комнатам, коридорам, лестницам, закоулкам. Все это было для меня в такой степени иллюзорно, что я даже не искала в этом нереальном пространстве Евгения, которого конечно же здесь и быть не могло. Я понимала то, что сделал мой муж, но я не понимала себя. Мне смертельно захотелось уснуть, не думая ни о чем. «Какая гадость!» — подумала я, несправедливо и даже кощунственно оценивая поступок Бориса. Узкие готические окна в стенах сначала поблекли, потом потемнели. Света я не включала. Впотьмах я разыскала комнату с огромной квадратной ванной, пустила воду. Попробовала — горячая. Подробности — не важны. Последнее, что я услышала в проекционной нереальности, был рев быка, и после этого… я очутилась в стойле, почувствовала бок Джумы.