Корректировка

Закусывать я начал с нежнейшей розовой семги, добавив к ней маринованный огурчик. Жирная сёмужка — идеальная смазка для желудка перед массовым приемом алкоголя. Роль же огурчика была чисто эстетическая.

Выпив и закусив, я первым делом стал искать глазами Альбину и обнаружил её на другом конце стола. Она сидела в компании Ларисы и высокого плечистого парня. Боже, как она была красива. В изумрудного цвета тунике, напоминала экзотический цветок. Мельком глянула в мою сторону и тут же отвела глаза. Её сосед мне совершенно не понравился — красавец с пышными светлыми кудрями, лежащими на широких мускулистых плечах. Лицо мягкое, пухлые губы, большие глаза в пушистых девичьих ресницах, кокетливый наклон головы. Он наклонялся к Альбине, что-то ей заяснял, она сдержано улыбалась. Только эта сдержанность спасала меня от отчаянья.

Дальше последовала серия тостов и спичей от гостей, с восхвалением хозяйки и хозяина хлебосольного дома и пожеланием всех благ, после которых народ выпивал и закусывал.

Затем поднялся сам хозяин и задвинул ответную речь.

Иван Андреич был мужчиной крупным, с выдающимися чертами лица и редеющими седыми волосами. Каждая черточка его внешности говорила: я — начальник! Такой просто не имел морального права класть кирпичи или, например, таскать носилки с раствором на строительстве светлого будущего. Он обязан был руководить этим строительством.

Говорил он долго, витиевато и одновременно косноязычно, благодарил гостей, которые тоже, все как один были начальники, за исключением, конечно, молодежи. Я вскоре утратил нить повествования, заскучал и стал украдкой выпивать, не дожидаясь окончания речи. При этом поглядывал на Альбину, которая по-прежнему была увлечена выразительным красавцем. Что они могут так долго обсуждать? Неужели белокурый Аполлон пытается умыкнуть Синеглазку прямо из-под моего пьяного носа?

Я почувствовал себя обязанным подойти, разъяснить обстановку. Но не пошел, сообразив, что это может закончиться скандалом в приличном обществе. Вместо этого я вспомнил, что у меня есть Кир и тут же дал ему команду приблизить парочку. Он тут же исполнил и теперь я видел их словно в бинокль. И не только видел, но и слышал разговор, словно звуки тоже приблизились. Тут же выяснилось, что Аполлона зовут Боря, что он Лоркин коллега балерон или как у них там, танцор.

Разговор шел про какого-то Бориного товарища или даже друга, что-то вроде: «А он мне сказал.», «А я ему говорю.», в общем, какие-то сложные отношения. Не отвлекаясь от повествования, он поглядывал на Алю, как бы в поисках поддержки. Та послушно качала головой, заметила сочувственно:

— Да ладно. Не может быть.

— Точно тебе говорю! — откликнулся на сопереживание Боря. — Я так расстроился, ты даже представить не можешь. Я к нему всей душой, а он так… В общем, мы расстались, — закончил монолог Боря и взглянул на неё тепло и ласково, ожидая поддержки. С удивлением, я не обнаружил в его взгляде никакого вожделения, словно рядом с ним сидела какая-то серая мышка.

Альбина не отказала ему в поддержке и даже вздохнула с пониманием, но глаза при этом остались равнодушными.

— Хватит ныть Хилькевич, — влезла в разговор Лорка. — Позвонил бы ему, раз так сильно переживаешь.

— После того, что он мне наговорил, я еще ему звонить буду?! — в ажиотации, как и полагается служителям Терпсихоры, вопросил Боря. — Ни за что! Пусть сам первый звонит и прощения просит. Я еще подумаю, разговаривать с ним или нет.

Чего он так убивается, по поводу своего дружка?

— Анализ речевого спектра, — сообщил Кир, — с вероятностью в девяносто девять процентов позволяет предположить гомосексуальность Бориса.

Уф, у меня отлегло от сердца. Судя по всему, для балетного педро, Аля представляет ценность, исключительно в роли жилетки, в которую можно поплакаться. Странно только, что он не боится распространяться о своих наклонностях, за гомосятину в Совдепии можно и на нары присесть. Лично я, в общем-то, против педиков ничего не имею. Нравится им чпокать себе подобных, ну и на здоровье, как говорится, если те не против. Главное, в их присутствии в бане за мылом не наклоняться.

Иван Андреич, наконец, закончил свою речь и притомившиеся его слушать, гости, захлопали, восторженно загудели и немедленно выпили.

За стол вернулся Генка, ходивший позвонить домой — баба Вера с утра себя плохо чувствовала — давление и все такое. Вид у него был отчетливо понурый.

— Блин, еще хуже стало, совсем бабка разболелась… — сообщил он причину своей печали, — домой ехать придется. Скорую наверно вызывать. Черт, Феля, жалко-то как!.. такое оставлять, — он кивнул на богатый стол.

— Ну, что ж делать, Геша, — посочувствовал я его горю. — Ехай. Бабулю надо беречь.

— Ладно, пойду с теть Леной попрощаюсь. Сам доберешься до дому?

— Доберусь, куда я денусь.

Генка ушел охваченный грустью, а я продолжил предаваться гастрономическому разврату.

Прошло еще полчаса и объевшийся народ понемногу стал выбираться из-за стола. Компания распадалась на отдельные очаги. Кто-то отошел покурить, кто-то в туалет. Молодежь танцевала под ритмичную музыку.