Корсар

Два часа пролетели в милой болтовне. М-сс Гоклей доставляло необыкновенное удовольствие слушать английские слова из узких и накрашенных губок азиатской дамы, а маркиза Иорисака поддавалась излияниям своей новой подруги со странной смесью покорности и кокетства.

Фельз был угрюм и кроме односложных междометий не вносил в разговор ничего. Но когда наступило время уходить, он начал настаивать на том, чтобы опять увидаться, но с тем, чтобы это уже был настоящий сеанс.

Это было в среду, 3 мая. Сеанс назначили на пятницу, 5 мая. Но и тут произошло то же самое. Маркиза в это утро получила с французским пароходом посылку от своего портного и, конечно, не могла отказать себе в удовольствии показать м-сс Гоклей «последнюю модель с Рю де-ла Пэ».

— Я думаю, — сказала м-сс Гоклей, — что ни одна женщина ни в Париже, ни в Нью-Йорке не была бы так очаровательна в этой модели, как вы.

Фельз, разочарованный во второй раз, не вымолвил ни слова. Но вид у него был такой мрачный, что в последнюю минуту маркиза отвела его в сторону:

— Дорогой маэстро, — сказала она по-французски, — мне стыдно, что я не сдержала своего обещания… Я вижу, что вы сердитесь на меня… Да, да, я вижу… и вы правы. Но я искуплю свою вину. Послушайте: приходите один — как для того портрета — приходите завтра… И я клянусь вам, что на этот раз я буду позировать, как вы хотите…

М-сс Гоклей подошла:

— Вы секретничаете?

— О, нет… Я только извинялась перед маэстро, потому что я чувствую, что никогда не посмею показаться вам на глаза в простой японской одежде — такой некрасивой… Вам, наверное, не понравится… И чтобы он простил меня, я предложила попозировать ему как он хочет, но когда-нибудь, когда вас не будет…

— Завтра, — сказал Фельз.

И в глубине души почувствовал восхищение маленькой японской дипломаткой. М-сс Гоклей, польщенная, улыбалась:

— Да… Это очень хорошо… Я тоже предпочитаю видеть вас в изящных туалетах… Так пусть маэстро придет к вам завтра один — я не приеду. Но послезавтра я приеду одна, а он не приедет… Так мы будем квиты.

Она задумалась на минутку:

— Я, между прочим, убеждена, что, несмотря на варварский костюм, портрет будет превосходным: настоящий талант Франсуа Фельза именно направлен на странности…

Она опять призадумалась:

— Но скажите, будет ли прилично и дозволено обычаями этой страны, чтобы у вас в доме бывал мужчина в отсутствие вашего мужа?..

— О!.. — беспечно воскликнула маркиза Иорисака.

XVI

— Хотите, — предложила маркиза Иорисака, внезапно покраснев под своими румянами, — хотите, чтобы я вам позировала, совсем как настоящая аристократка былых времен? Я это сделаю, чтобы доставить вам удовольствие, и еще потому, что вы обещали мне спрятать этот портрет в тайниках вашей парижской мастерской и никому его не показывать… Да, я вспомнила, что здесь есть кото, и я буду делать вид, что играю на нем, пока вы будете писать. На старинных какемоно жены даймио часто так изображались — за своим кото, потому что кото считался исключительно благородным инструментом…

С прической из гладких широких бандо, в одежде из темно-синего китайского крепа, на котором выделялись гиерати-ческие белые розетки «мои», маркиза Иорисака, в своей парижской гостиной, между роялем и зеркалом в стиле помпадур, казалась ожившей драгоценной архаической статуэткой, какими украшали легендарные императоры свои дворцы из чистого золота, и какие теперь печально стареют в банальных галереях европейских музеев между занавеской из красного репса и тремя оштукатуренными стенами.

Фельз писал молча, с энтузиазмом… Его натурщица приняла позу и сохраняла ее с азиатской неподвижностью. Она сидела на коленях, на черной бархатной подушке; распахнутое спереди платье, разлетаясь, ложилось кругом нее, и высвобожденная из рукава, широкого, как юбка, маленькая ручка, вооруженная крючком из слоновой кости, дотрагивалась до струн кото.

— Вы не устали?.. — спросил Фельз после доброго получаса.

— Нет. Когда-то у нас была привычка вот так на коленях просиживать бесконечно долго…

Он продолжал писать, и его усердие не ослабевало. В эти полчаса на полотне появился прелестный набросок.

— Вы бы должны были играть по-настоящему, а не только делать вид, что играете… Мне нужно, чтобы вы играли… для выражения лица.

Она вся задрожала:

— Я не умею играть на кото…

Но он поглядел на нее:

— Поистине — когда умеют так склонять колени на подушку из Осаки, трудно поверить, чтобы не умели играть на кото…

Она опять покраснела и потупила глаза. Потом, уступая магнетической власти его воли, которой она поддавалась, тихо начала перебирать звучные струны.

Полилась странная мелодия.

Фельз с нахмуренными бровями, с пересохшими губами, с каким-то ожесточением водил кистью по яркому полотну. И под этой волшебной кистью набросок точно оживал.

Теперь кото звучал громче. Осмелевшая рука невольно вызывала из него все с большей страстностью таинственный ритм, так отличающийся от всех ритмов, известных Европе. А склоненное личико постепенно озарялось беспокоящей улыбкой тех созерцательных идолов, которых древняя Япония выделывала из нефрита или слоновой кости.