Корсар

Шоджи были открыты, и ветер свободно проникал в комнату. Залив казался бурным и мрачным. С силою разбивались пенившиеся волны. Фельз в раздумье два раза перечитал письмо.

— Скверная погода, — подумал он. — Это хвост тайфуна… Что бы там ни говорил календарь Чеу Пе-и, до лета еще далеко: у нас всего 28 мая.

Он сосчитал по пальцам;

— Да, 28 мая… И это 28 мая очень смахивает на 28 марта… Все равно: надо опять снаряжаться в путь… Все это требует пояснений…

Он хлопнул в ладоши. Немедленно дверь скользнула в своей выемке, и маленькая О-Сетсу-Сан распростерлась на пороге:

— Э?..

Хотя в течение последних трех суток нэ-сан каждую ночь приходила к Фельзу с постоянством нежной супруги и дозволяла тогда себе все самые супружеские вольности, вне его постели она сохраняла тщательно свою роль прислужницы. И первый его зов находил ее всегда наготове, проворную, улыбающуюся и покорную.

— Мне нужно… — сказал Фельз.

Он остановился: ему интересно было проследить за выражением ее лица. Огорчится ли эта крошка, так внезапно и неожиданно узнав, что ее любовник уезжает? «Ойран» из Иошивары, даже совершенно равнодушные, всегда цепляются и удерживают за рукав ночного гостя: это составляет часть кодекса благоприличий.

— Мне нужно, — повторил Фельз, — куруму и двух человек. Сию же минуту, потому что я немедленно хочу ехать в Нагасаки.

— Э!..

Нэ-сан все еще стояла на четвереньках. Она так быстро наклонила головку, чтобы поклониться ему до земли, что Фельз не успел ничего прочесть в черных глазах. А когда она встала, чтобы мелкими шажками побежать к двери и исполнить приказание господина, ее личико уже приняло то выражение, которого требовала вежливость: она улыбалась покорно, как раз с достаточным оттенком грусти — не больше и не меньше, чем полагалось.

Нэ-сан вышла. Фельз в ожидании ее возвращения занялся приготовлениями к отъезду, состоявшими в том, что он снял кимоно из мягкого крепа и надел вместо него крахмальную рубашку, брюки из грубого сукна и пиджак с узкими рукавами.

Одевшись, он поглядел в окно. Дождь перестал, но ветер продолжал гнать по небу тяжелые тучи, готовые вот-вот пролиться на поля. Несмотря- на это, несколько девочек храбро бегали и играли на воздухе, и их деревянные сандалии оставляли углубления в мокром песке. Старшая из них во весь голос распевала старую детскую песенку:

Сузмэ, сузмэ, доко итта?..
(Птичка, птичка, куда летишь?..)
Сенгэ яма э сакэ номини.
(Лечу на гору Сенгэ, чтобы выпить там сакэ.)
Но му тча ван, но му статс…
(Выпью чашку, выпью две…)

— Их отцы или братья, может быть, бьются сегодня против Рождественского или против Линевича, — подумал Фельз. — Но когда японцы сражаются, японки умеют петь… Так поступала героиня Сидзуко, когда герой Иошитс’нэ, изгнанный, блуждал в опасном уединении фиолетовых гор, «там, где бродят одни дикие кабаны…»[34]

О-Сетсу-Сан, возвратившаяся уже, опять распростерлась на пороге.

— Курума высокородного путешественника готова!

— Прощай, — сказал Фельз.

Он нагнулся к маленькой склоненной фигурке, приподнял ее с земли и почти с нежностью прикоснулся губами к ее свежему ротику.

Ободренная малютка спросила:

— Куда вы едете?

— Фельзу хотелось испытать:

— На войну!

— Э!.. На войну!..

Нежные черные глазки блеснули.

— На войну с русскими?

— Да.

Мусме гордо выпрямилась. Фельз, наблюдавший за ней, вдруг спросил:

— Ты хотела бы поехать со мной?..

Ответ вылетел с быстротой пули:

— Да!.. Хотела бы!.. Я хотела бы умереть… и семь раз снова родиться… и семь раз отдать мою жизнь за империю![35]

XXV

Англия ожидает, что каждый исполнит свой долг.

Нельсон и Бронт.

На адмиральском корабле пробили четыре склянки — десять часов, согласно морскому международному правилу. И на всех судах, по всей линии, с первого до последнего, откликнулись и перезвонились такие же склянки. Эскадра — вице-адмирал, контр-адмирал, две дивизии, шесть броненосцев — медленно шла на восток. Небо было низкое, задувал свежий ветер, бурное море и горизонт затянуты были туманом. С правого борта остров Цусима вырисовывался серой громадой. Большая волна разбилась о ветер, и соленые брызги долетели на ют «Никко»[36].

Маркиз Иорисака, ходивший взад и вперед, остановился, чтобы вытереть глаза: ему прямо в лицо попала соленая влага. Потом возобновил свою молчаливую прогулку.

Ют, в форме закругленного треугольника, был широкий, длинный, ровный, с убранными поручнями.

Это, собственно, была платформа и цоколь большой башни. Два орудия, одинаковые, как близнецы, показывали из двойной амбразуры свои горизонтально лежащие дула, похожие на две упавшие Трояновы колонны.

Проходя под одним из орудий, маркиз Иорисака поднял руку, чтобы ласково дотронуться до звучного металла, отозвавшегося на его прикосновение, как бронзовый гонг, если его чуть тронуть пальцем.