Корсар

Два длинные дула встали, высоко подняв свои железные пасти. Иорисака Садао наклонился, щупая глазами смутную линию, где небо сливалось с морем. Да!.. Там, направо к югу… среди густых туч, застилавших горизонт, показались черноватые силуэты… три, четыре, пять… на правильном расстоянии… семь, восемь… еще… двенадцать, пятнадцать, двадцать, тридцать…

Спокойный голос маркиза не дрожал нисколько.

Зазвонил телефон. Иорисака Садао снял трубку:

— Алло!.. Да?.. Адмирал?.. Передает по радио?..

Он наклонился лицом к канонирам и повторил без комментариев:

— Адмирал передает по радио: «Спасение империи зависит от исхода битвы. Все исполняйте свой долг».

На этот раз спокойный голос чуть дрогнул. Но сейчас же опять зазвучал холодно и сухо:

— Восемьдесят градусов… Цельте в голову линии… Да, влево, в судно с двумя трубами… Внимание…

Иорисака Садао схватил свой дальномер и проверял дистанции, записываемые на сигнальной доске:

— Семь тысяч сто… Шесть тысяч восемьсот… Шесть тысяч четыреста… — Он приостановился на секунду. Там, вдали, на неприятельских судах засверкали молнии: русские открыли огонь — может быть, слишком издали…

Меньше чем в ста метрах от «Никко» взвился кверху огромный столб воды и медленными брызгами падал обратно. Первый снаряд, ударивший море, первый снаряд, который в этот решительный день выпустил Запад против Востока. Иорисака Садао с презрением метнул взгляд в высокий белый призрак, расплывавшийся в воздухе. Немного соленых брызг… и больше ничего. Они плохо стреляют.

— Пять тысяч девятьсот…

Другие снаряды взрывались тут и там посреди волн — все недолеты… Да, русские стреляли очень плохо. Прошла бесконечная минута… Наконец, звук, похожий на жужжание гигантской пчелы, возвестил о перелете… И как будто этот слишком долгий звук был сигналом для ответа: раздался близкий взрыв — первый японский удар…

— Пять тысяч семьсот метров…

Голос безупречно твердый отчеканил каждый слог команды:

— Открыть огонь.

Голубоватая дымка, проникавшая сквозь двойную амбразуру между броней и орудиями, вдруг окрасилась ослепительно красным заревом: из двух напряженно вытянутых пастей сверкнули два чудовищных огня длиною в двадцать метров и красные, как кровь. Страшный толчок потряс башню до основания, как ураган потрясает тростник. Невероятный гром, о котором не мог бы дать понятия никакой другой грохот на земле, словно разорвал воздух, оглушил всех вокруг: люди в течение нескольких секунд были глухи и ошеломлены, точно пьяны. Огромные дула, тяжелые, каждое как несколько сухопутных орудий вместе, откатились назад на три фута и стали на места скорей, чем в руках опытного стрелка барабан револьвера.

Уже голос Иорисака Садао, холодный и ясный, водворял спокойствие и хладнокровие среди прислуги:

— Пять тысяч шестьсот метров… Беглый огонь!

XXVIII

Герберт Ферган сложил ладони коробочкой и зажег папироску. Он вышел из блокгауза, чтобы не загромождать узкую бронированную келью, в которой волновались капитан, офицеры и матросы. Он стоял на мостике без всякого прикрытия, и флегматически наблюдал, как кругом взрывались русские снаряды. Он был храбрый человек. Когда его папироска раскурилась как следует, он взялся снова за свой бинокль и начал изучать два схватившиеся в битве флота. Он наблюдал долго, тщательно. Замечал с профессиональным любопытством каждый признак усталости или отчаяния, проявлявшийся в ком-нибудь из сражавшихся. Тут — пробоина, рухнувшая мачта, разбитые вдребезги надстройки. Там — свалившаяся труба, взорванная башня, снесенная рубка. Очертания кораблей, сначала такие ясные и геометрически правильные, искажались, изменялись, перечеркивались, обрастали обломками и обезображивались… Время от времени Герберт Ферган опускал бинокль, вынимал записную книжку и отмечал в ней какой-нибудь эпизод битвы. Орудия грохотали без перерыва и так сильно, что оглушенные уши уже больше даже не страдали от этого. И только замечая ровные и яркие вспышки огня, которыми «Никко» озарялся как ореолом, Ферган отдавал себе отчет, сколько еще сил в японских орудиях. Наоборот, русские суда пылали уже менее часто — как наполовину сгоревшие дрова уже не в силах давать яркие искры. Герберт Ферган повернулся кругом и окинул взглядом весь горизонт. Две параллельные линии направлялись к востоку: одна — правильная и хорошо маневрирующая, другая — в беспорядке и готовая распасться на части… Так события подтвердили предсказание: Рождественский не «объявил игры» адмиралу Того… Карандаш быстро записал на книжке стенографическими знаками: «2 ч. 35 м., битва выиграна. «Ослябя» с перебитым рангоутом выбывает из строя, «Суворов» приведен в негодность. На «Никко» значительных повреждений нет».