Корзина спелой вишни

Сейчас, когда Гамид сидел напротив нее на стуле, в его облике уже не было ничего величественного и значительного. Острую жалость вызывали его глаза, смотревшие так пусто, так безразлично, так отрешенно, словно два очага, в которых давно погас огонь.

…Горячий влажный пар над черным вспаханным полем. Глубокие борозды… Трактор сиреневого цвета… Руки, пахнущие мазутом… Плывущее сиреневое облако… Глаза, в которых, как искринки на дне родника, переливались дерзкие огоньки…

Хурия поднялась и вышла…

Вся ее жизнь, искромсанная, изломанная этим человеком, встала перед ней с беспощадной ясностью.

Нет, Хурия никогда не пожелала бы ему того, что случилось с ним. Но сейчас, спустя столько лет, в памяти живо прозвучали слова Умужат, сказанные в тот трагический для Хурии день, в день его свадьбы: «Жизнь его накажет…»

…Родильные дома в Махачкале. Дорога, на которую она смотрела из окна с бесполезной надеждой. Рождение девочки, которой она не хотела. Подумать только, даже мечтала, чтобы та родилась мертвой или умерла при родах. Но первый же детский крик все перевернул в ней. Девочка родилась с двумя как бы нераскрытыми бутончиками на мочках ушей, или, как принято говорить, с врожденными сережками. Врачи и медсестры сразу же прозвали ее: «Сережки», и в палате все так называли ее. Днем, любуясь дочкой, Хурия забывала о своем горе. Ночью же ее подушка становилась мокрой от слез. Ведь о возвращении в аул с ребенком Хурия и думать не смела.

Санитарка, которой Хурия поведала о своем несчастье, дала ей адрес пожилой бездетной пары.

И вот поздним вечером, выйдя из больницы, Хурия, прижимая к груди девочку, подошла к этому дому.

Она двигалась словно во сне, ноги и руки ее были тяжелыми, чужими…

Хурия положила девочку на крыльцо и позвонила. Но, услышав шаги, она быстро схватила девочку и убежала. Ночь она провела на скамейке в сквере, а днем бродила по городу в каком-то спасительном отупении. Правда, иногда она вздрагивала: это когда ей казалось, что она узнает в толпе своего односельчанина. Целый день она ничего не ела и не хотела есть и только ощущала гулкую пустоту во всем теле. Но девочку кормила грудью, пристраиваясь где-нибудь в безлюдном уголке. Когда совсем стемнело, она снова пришла в тот переулок, вошла в тот двор, поднялась на то крыльцо. Положив девочку у дверей, она нажала на кнопку звонка, а сама спряталась, присев за железной бочкой, в которой стояла ржавая запаутиненная вода.

Дверь отворилась, на пороге появился мужчина в очках. Увидев странный сверток, он склонился над ним и, вскрикнув, отпрянул. Тут же прибежала женщина в пестром халате. Она бережно подняла ребенка — и дверь за ними захлопнулась.

И тут Хурия что-то почувствовала: это был слабый укол под левой грудью. Она заглатывала воздух, как рыба, выброшенная на песок.

Но это скоро прошло, и Хурия стала бродить по темным ночным улицам. Она заметила, что ходит вокруг этого дома. На третьем или четвертом кругу она услышала детский плач, доносящийся из открытой форточки, Тогда Хурия вскарабкалась на мусорный ящик и заглянула в окно. Она увидела, как чужая женщина заботливо укачивает на руках ее ребенка. А мужчина поминутно выбегает в соседнюю комнату, что-то приносит оттуда и подает жене.

Ей вдруг неудержимо захотелось увидеть свою дочь, взять ее на руки, вдохнуть ее родной запах.

— У меня умер ребенок. Вы не знаете, здесь никому не нужна кормилица? — спросила она, когда дверь открылась на ее звонок.

Но женщина, переменившись в лице, тут же захлопнула дверь перед самым ее носом. Однако на следующий вечер ноги сами привели ее сюда, рука сама потянулась к звонку. Но… никто не отозвался. Как автомат, который испортился и теперь повторяет все одну и ту же операцию, Хурия все звонила и звонила, пока из соседнего дома не вышла женщина и не сказала, что хозяева вчера уехали в Сибирь, кажется, навсегда.

Хурия помнит, что она закричала, исступленно, страшно. А что было потом, не помнит.

Очнулась она в больнице, где соседка по палате, с любопытством глядя на нее, спросила: «У тебя сережки украли, да? Не-ет? А что же ты в бреду все кричала: «Где мои сережки? Отдайте мне мои сережки!»

Хурия вернулась в аул. Здесь ее встретили с ласковым вниманием. Дом ее был в полном порядке, потому что соседи в ее отсутствие присматривали за ним. Корова тоже отелилась, так что теперь рядом с ней в хлеве стоял рыженький тонконогий теленок.

Все нашли, что Хурия после болезни очень изменилась: стала добрее и мягче. «Как горе сближает людей. Такая была суровая да строгая, а теперь так и тает от ласкового слова, как сахар в воде», — говорили между собой женщины.

Весной Хурия вышла в поле. Умело и ловко вела она трактор, перекрашенный в темно-коричневый цвет. В ауле оценили ее трудолюбие. Не прошло и года, как она стала лучшей трактористкой колхоза. Ездила на совещания, учила молодых. Даже из дальних аулов приезжали к ней перенимать опыт. Старики при встрече с ней снимали папахи. Молодые засылали сватов. Но Хурия всем отказывала.