Кощеево седло

– А как иначе? – пожал плечами Борис. – Ему просто придётся. Он тут, в Киеве, все ходы и выходы знает, он тут как рыба в воде. Без него им в таком деле никак.

– Без меня в таком деле никак, – криво улыбнулся Колюта. – Ваши люди без меня в Киеве на второй день попадутся.

– Ну уж и на второй, – не удержался Несмеян, вызвав понимающие усмешки и калики, и обоих воевод.

– Правильно, – Бронибор покивал, щурясь на рдеющие в очаге уголья. – Тебе ехать надо, Колюто… Но тебе придётся скрываться, тебя там теперь помнят. А чтобы тебя искали меньше, им нужно какое-то пугало. Кто-то такой, за кем они будут смотреть во все глаза и забудут про тебя.

– Боярин Бермята, – предложил Несмеян. – Надо потребовать, чтобы его освободили, и пусть живёт в Киеве, на полоцком подворье, ездит везде, с людьми говорит. Они на него и будут зубы точить.

– Ты и потребуешь, – подытожил Брень Военежич. – Поедешь в Киев, а заодно и в Чернигов, переговоришь и с теми, и с другими. Ты у нас человек известный, тебя в Киеве многие знают сейчас, ты на Немиге хорошо себя показал… покажешь, им что Полоцк не согнулся.

– Стоит ли заранее собак дразнить? – приподнял брови Несмеян.

– Надо, – Брень покачал головой. – Иначе они к Корочуну нам в Полоцк наместника пришлют и Глебовне укажут с престола убираться.

Все на миг примолкли, вспоминая, как седмицу тому в гриднице княжьего терема мало не дошло до крови от упрямства новогородского посла. Несмеян сжал зубы – руки и о сю пору просили рукояти меча. Но на Ратибора Тужирича опричь него, Несмеяна, и ещё один человек меч точил – Найдён Смолятич, бывший плесковский тысяцкий, он пусть Ратибору кровь и пускает.

Шипело и шкварчало на камнях мясо, шумно и часто дышала в хлеву овца, трещали в саду под яблонями цикады.

Несмеян потыкал в мясо ножом, удовлетворённо кивнул и принялся швырять грядину на ночву, ловко поддевая остриём ножа.

– Дошло мясо, господа полочане, – сказал он весело, – только рот разевай. Колюта, там позади тебя жбан с пивом стоит, разлей его по чашам.

Горячее полусырое мясо обжигало губы и зубы, холодное пиво приятно щипало язык и нёбо. Где-то на Нижней улице лаяли собаки, лай перекатывался от Замковой горы к верховьям Двины и обратно, другие отзывались из Задвинья. Комарья уже не стало, но у реки и на болотах длинноногие караморы будут зудеть над головой ещё долго, до самого листопада. С реки медленно наползал туман, сырость забиралась под плащи и свиты вятших, заставляя то и дело передёргивать плечами.

Несмеян выкатил палкой с углей репину, подхватил с травы, обжигаясь, несколько раз перебросил с ладони на ладонь, разломил пополам, захрустел угольком на зубах.

– Разогнались решать, – пробурчал, меж тем, Бронибор Гюрятич, дожёвывая мясо, и сделал крупный глоток. – Как ещё княгиня на то посмотрит.

– Согласится, куда ей деваться-то, – пожал плечами воевода Брень, отбросив в сторону обугленную кожуру репы и стряхивая с пальцев сажу. – Ей тоже эти наместники как нож вострый. Она всё уже заранее одобрила, только самой ей сюда невместно приехать, да и в терем тебе, Колюто, не след попадать сейчас – похоже, там у Ратибора уже уши есть.

– В княжьем-то терему? – недоверчиво переспросил Колюта. Воевода в ответ только сумрачно кивнул – княгиня уже рассказала ему про свою наглую холопку. Уж не позарилась ли Вайва на новогородское серебро?

– Ладно, – Коснячко, наконец, оставил в покое бороду, которую то и дело принимался мять в кулаке. – Стало быть, будем ждать гостей из Полоцка.

– Будем, воевода. Может быть, ждать их нам будет недолго. Там сейчас много тех, кто хочет воевать дальше. И плесковичи беглые, и новогородцы… и дружины княжьи, – Всеславля, Рогволожа… им только князя не хватает.

4

Княгиня Бранемира устало опустилась на лавку – долгий день вымотал, руки едва держали даже ложку на вечернем обеде с дружиной и боярами. Но теперь в гриднице не было никого, и можно стало сбросить и величие, и отстранение и снова стать самой собой. Княжеский престол требует многого.

Вайва вновь оказалась рядом – после утренней выволочки холопку словно подменили. Она резво и молчаливо двигалась по терему, не смея и глаз поднять на госпожу, и Бранемира уже иной раз подумывала – а не напрасно ли она давеча обидела холопку.

– Почивать, матушка-княгиня? – склонилась Вайва, освободив Бранемиру от серебряных серёг, гривны и шитого золотом пояса. Княгиня облегчённо повела головой, разминая шею, вздохнула.

– Нет, Вайва, погоди, – княгиня потёрла виски кончиками пальцев. – Не сейчас пока что. Принеси-ка лучше писало да берёсты пареной.

Холопка, вновь поклонясь, молча скрылась за дверью, недовольно поджав губы. Княгиня усмехнулась – её пристрастия к письму не мог понять никто в Полоцке, даже и муж, Всеслав Брячиславич. А ей, княгине, надо было на берёсту занести всё, что она считала важным. Такой важной была и сегодняшняя ссора с новогородским послом, который уже мнил себя наместником в Полоцке. Опричь того, следовало написать грамоту для великого князя, ту, которую они задумали вместе с обоими воеводами.