Кощеево седло

Так почему же до сих пор – уже почти полгода спустя! – его тяготит нарушение клятвы?

Ответ Святослав, вестимо, знал.

Не помешать клятвопреступлению не значит ли помочь ему?

Он, Святослав, не нарушал своего слова!

Конечно! – скривил он губы, сам-то перед собой не лукавя. – Ты только стоял в стороне и смотрел!

Святослав Ярославич отошёл к окну, толчком сдвинул лёгкую оконницу. В гридницу хлынул холодный воздух предзимья, закружились снежинки.

Так ещё немного – и ты начнёшь дружину снаряжать в помощь Всеславу, из поруба его тянуть, с братьями ссориться, чтобы не стыдно было детям в глаза смотреть.

Дети…

Старший, Глеб, по-прежнему в Тьмуторокани, хотя со смертью Ростислава Владимирича мысль про Великую Тьмуторокань и про новую державу в Степи не исчезла никуда. Опасается Изяслав, как бы они, черниговские князья чересчур не осильнели с того – напугали его тьмутороканский полк на Немиге. И ведь понимал великий князь, что вовсе не вся сила Тьмуторокани была на Немиге явлена, пришли только те, что погулять хотели, мечом помахать, а те, что обиду за Ростислава таили – пока что не пришли. Скоро, пожалуй, придётся Глебу с тьмутороканского стола уйти. Но просто так согнать княжича со стола, да ещё и родного сыновца, обычай не дозволял, дадут иной престол, где-нибудь у лешего на кулиге, где до родной отцовской Северской земли – сотни и сотни вёрст, где сам Глеб будет как в на острове, а рядом, на значимых столах – Изяславичи.

Глеба сильно надломили позапрошлогодние события, которые острый на язык Мстиславль гридень Буян Ядрейкович метко обозвал качелями. Такому молодому князю, как Глеб, неудачи полезны, но не так же часто! Когда тебя меньше чем за год дважды сгоняют со стола, и даже отец, второй на Руси князь, ничего не может поделать с наглым изгоем… тут и вовсе сломаться недолго.

Но по виду Глеба этого не скажешь – только жёсткие складки вокруг рта залегли – и только. Да ещё и рассуждать стал тьмутороканский князь намного жёстче.

Роман беспокоил по-иному – слишком уж вспыльчив и гневлив был второй черниговский княжич. Излиха. Прям, честен и пылок. Тоже излиха. Князю гибче надо быть и сдержаннее.

Давыд же опять иной – этот спокоен, словно ничего на свете нет такого, что могло бы его вывести из себя. Десять раз подумаешь, плохо это альбо хорошо.

Время покажет.

Про самого младшего Святославича, Ольга, черниговский князь пока не загадывал – мальчишка совсем ещё.

Вспомнилось, как сын всё выспрашивал у отца, почему он, Святослав, бреет голову и бороду, но носит усы и чупрун. Святослав тогда сказал, что так предки завещали – не скажешь ведь, что, мол, на Перуна ликом походить хочу! Но сын – вот любопытная назола! – от кого-то всё ж узнал про Перуновы заповеди.

– Отче! А ведь так Святослав Игоревич ходил!

– Ну так и не вижу ничего дурного, чтобы на него походить!

– Так он же язычник был, отче, – возразил сын насмешливо. – Он голову брил, потому что на Перуна самого походить хотел. А ты, отче?

– А я на Святослава походить хочу! – возразил князь. – Понятно тебе?!

Ольгу, вестимо, было понятно. Но Роман, бывший тут же, не преминул влезть и окончательно всё запутать.

– Отче, а почто тогда Всеслав бороду и голову не бреет? – спросил он, любопытно сверкая глазами. Полоцкого князя он уже видел – дело было уже после достопамятного пленения Всеславля, а Роман со своей невеликой дружиной в том походе был при нём, Святославе. – Ему-то сам Перун велел, нет?

Ох, не кончится этот разговор добром, – подумал раздражённо князь, – хорошо хоть духовник не слышит, как они этого демона Перуна богом поминают.

Однако останавливаться было нельзя, обрывать разговор – тоже.

– Он Велесов потомок, – брякнул Святослав, уже не думая о том, что он говорит. – Велес – косматый и рогатый, он не воин, он владыка зверья. А Перун – бог воинов, потому и всякий истинный воин должен быть на него похож.

Князь замолк, ловя себя за язык, но было поздно.

Всякий истинный воин. А все князья – воины!

В глазах у обоих сыновей – и Романа, и Ольга – вспыхнули огни.

На другой же день оба княжича вышли к утренней выти с бритыми головами и чупрунами на темени. Мальчишки – Роману всего-то двадцатый год пошёл, а Ольгу и вовсе – двенадцать. Давыд же только смотрел на них, усмехаясь, как взрослый, завидевший детскую игру.

Мономаху, Всеволожу сыну, тоже всего-то тринадцать! – возразил сам себе Святослав Ярославич, – а уже и князь на Ростове! И правит, и рати водит!

Но тут же поправился – вестимо, не сам Владимир Всеволодич правит и рати водит, а пестун его, Ставко Гордятич, и иные гридни Всеволожи! Много бы он, мальчишка, без помощи мужей-то нарочитых навоевал да направил!

Злая и жестокая усмешка исказила губы черниговского князя, но он тут же стёр её с губ, словно испарину с оконной слюды – ибо злорадство недостойно князя и воина. С треском затворил окно, оборотился. И почти тут отворилась дверь, и через порог ступил мальчишка, донельзя похожий и на него, и, одновременно на покойную мать, греческую патрицианку Килликию.

Княжич Ольг.

– Ужинать, отче.