Кощеево седло

– Вон как, – протянул Кезгайло, задумчиво, продолжая поглаживать холопку, и та уже опять придвинулась ближе, искала его губы. – И много народу с ней едет?

– Сотня… не больше… я… нарочно подслушала… ждала, что ты придёшь… рассказать тебе…

– Ты у меня умница, – похвалил литвин, касаясь губами её губ, и накрывая твердеющие соски грубыми войскими ладонями. – Тем больше будет награда…

Они вновь утонули в ласковой суматохе объятий и поцелуев, среди сена и разбросанной одежды, прямо под заиндевелым сводом камышовой кровли.

Кезгайло собирался. Поспешно швырял в мешок нарубленное кусками мороженое мясо и замороженные щи, коровай чёрного хлеба, заботливо завёрнутый в льняной платок, небольшой мешок крупы. Рывком стянул тесьму, забросил мешок за плечи. Поправил на голове шапку.

– Коней подготовили? – отрывисто спросил он.

Ратибор Тужирич сидел на широкой лавке, застелённой медвежьей шкурой, забросив ногу на ногу и покачивая носком сафьянового сапога, разглядывал снаряжающегося в дорогу воя.

– В ночь поскачешь, прямо сейчас? – спросил он, словно не слыша слов Кезгайла. Тот только молча кивнул, затягивая завязки плаща на шее.

– Один поскачешь? Зима, волки, дорога дальняя…

– Один, – подтвердил литвин, оглядывая вприщур хоромину – не забыл ли чего. – В Новгороде должны как можно скорее узнать про полюдье Бранемиры. Доберусь, не беспокойся, гриде…

– Ну что ж… – Ратибор встал на ноги. – Кони готовы. Благослови тебя господь.

Кезгайло сбежал по ступеням всхода, проскочил через сени и прямо с крыльца прыгнул в седло. Конь всхрапнул и шарахнулся, но вой удержался в седле, подхватил поводья второго, заводного коня, ткнул в конские бока пятками и птицей вылетел со двора.

Ратибор Тужирич проводил его довольным взглядом. Да, этот доскачет.

2

С утра на лес навалился мороз. Хватал за щёки, забирался под свиты, полушубки и стегачи, леденил железо оружия и доспехов, оседал густой белой щетиной на конской и псовой шерсти.

Дружина Буяна Ядрейковича шла вдоль берега Нарочи. Озеро укрылось в ледяной панцирь и закуталось в толстую снеговую шубу. К вечеру стало совсем невтерпёж. Вои слегка ворчали – уже седмицу дружина болталась в лесах, хотелось уже оторваться от костров и походной сухомятины, забиться под кровлю, отогреться и выспаться, поесть горячее варево не раз в день перед сном, а чаще. А ещё лучше – попариться в бане.

Буян хмуро оглядел заснеженный лес, сплюнул в снег – слюна свернулась в мёрзлый мутный шарик.

– Здесь невдали должна быть вёска, – негромко сказал кто-то. – Нарочь зовётся. Хоть ночь бы в тепле поспать.

Бывший плесковский наместник оборотился, словно отыскивая того, кто говорил. Наткнулся в ответ на сотню пар усталых глаз. Подумал и молча кивнул в ответ. Отдохнуть и впрямь было надо, а в вёске может и что слышно будет про то, где сейчас полюдье Всеславлей княгини.

Хотя тогда они тоже наследят! Ведь не сжигать же полоцкую вёску после своего гостевания, чтобы никто никому ничего не рассказал. Да и то, даже и после такого – хоть на небо улети, а следы при вдумчивом поиске всегда отыскать можно.

– Дорогу туда знает кто?

– Я знаю, – отозвался малознакомый вой – он перед самым походом поступил к Буяну на службу, и помнил плесковский наместник о нём только то, что зовут его Намест. Намест – наместник, наследник. Неплохое назвище, вот только что тот Намест унаследовал от своего отца? Время покажет. Видал не раз Буян Ядрейкович и людей, звавшихся мало не княжьими именами, а оказывавшихся полным лайном. – Я могу указать. Бывал там не раз.

Многовато говорит, – подумал вскользь Буян, а Намест, словно мгновенно угадав наместничью трудноту, сказал, сказал вдруг:

– Не сомневайся, воевода. Эта вёска крещёная, я там не раз бывал, они нас полочанам не выдадут. Может, и помогут в чём даже.

Подумав несколько мгновений, Буян кивнул:

– Веди.

В конце концов, дружине и впрямь нужен отдых, хотя бы короткий. А княгиня никуда не денется – либо сама в ту вёску скоро приедет, либо уже там была, и тогда они смогут узнать, в какую сторону она подалась.

Вёска Нарочь притаилась за высоким бревенчатым тыном – заострённые пали, присыпанные снегом, широкие ворота с толстыми резными вереями, из-за тына глядят высокие кровли, тоже заснеженные – гонт, тёс и камыш. Столбом подымались к низкому, по-вечернему серому небу дымы. Пахло навозом, дымом и свежим печевом – хлебом, мясом, капустой, репой.

Буян Ядрейкович втянул ноздрями морозный воздух (а в морозном запах чуется ещё лучше) и коротко рассмеялся. Всё-таки бог к ним милостив, привёл в богатую вёску, с голоду и холоду сегодня не умрут (вестимо, они и так бы не умерли, даже и в лесу ночуя, но Буян не смог удержаться и поиграть словами даже наедине с собой).