Кощеево седло

В княгинином покое душно. Слоями плавает тонкий и терпкий свечной чад. Из неплотно заволочённого окна тянет лёгкий холодок, стелется по полу, обволакивая ноги, заставляет поджаться. От печной же стены, наоборот, пышет жаром

На небольшом столике в плетёных блюдах высилось горкой печево, бережёные с осени яблоки и груши, вишня и дорогое привозное виноградье, млели в жбанах мёд и квас, истекали янтарными каплями жира куски жареного гуся. Не ради голода, ради вежества угощение княжье.

На мгновение возникает в дверях мамка с нынерожденным Ростиславом на руках и держащимся за подол пятилетним Святославом – не ради того, чтобы княгине напомнить про сыновей, и уже вовсе не ради того, чтобы матери детей сбыть, а самой поотлынивать от работы, нет. Ради того, чтобы мальчишки с детства, даже с несмысленных ещё лет привыкали быть князями, слушали княжеские речи о государских делах. Только так. И только неуступный взгляд княгини осекает мамку на пороге, и, поняв, что в этот раз она не совсем вовремя, нянька отступает и молча исчезает за дверью – тетешкать, нянькать и кормить.

Воевода Брень поскрёб бритый подбородок, с опаской глянул на княгиню:

– То ли слышал мои уши, что следует, госпожа?

– То самое, воевода, – хмуро ответила Бранемира Глебовна. Ей было не до шуток. Впрочем, и Брень тоже не и не думал шутить.

– Женское ли то дело – в полюдье ходить да дани собирать?

Наступившая зима обнаружила ещё одну сугубую трудноту для Полоцка без князя – неясно было, кто поедет в каждогоднее полюдье. Обычно ездил сам князь, а прошлогоднее полюдье было прервано войной, и Всеслав, бросив все дани в Чёрной Руси, откуда их потом, летом, насилу вывезли, ринул с дружиной к разорённому Ярославичами Менску. И вот теперь…

Теперь княгиня решила ехать за данями сама.

– Вестимо, – бросил княгиня. – Княжье это дело. А только кого из сыновей моих послать велишь за данью, воевода? Глеба от шелонян вызвать альбо Святшу послать? А то может, вообще – Ростислава, прямо в пелёнках?

Воевода дёрнул усом и отворотился. Возражать было нечего. Не было в Полоцке взрослых князей – все у Ярославичей в полоне.

– А коль тебя послать, воевода, альбо тысяцкого Бронибора Гюрятича, так дадут ли ещё смерды ту дань-то? Скажут, не князь приехал, и не княжьего рода, незачем и дань давать!

– А тебе, госпожа? – хмуро спросил Брень, тем паче, что княгиня была во всём права.

– Что – мне?

– Тебе они так не скажут? Что муж должен править и дани брать, и суды судить, что женщина не должна власть в руках иметь? Как думаешь?

Теперь уже княгиня досадливо дёрнула плечом, но тут же возразила:

– Я всё ж жена князя! И рода высокого, меня должны скорее послушать, чем тебя альбо Бронибора, воевода! Или скажешь, что я не права?!

Брень Военежич молчал. Крутил в пальцах длинный густой ус, прикидывал так и этак, хмурил косматые брови. Как дело ни повороти, выходило, что княгиня права. Её послушают скорее, чем его или Бронибора. Она – волховьего и княжьего рода, она – жена князя, она – мать княжичей. Она и есть сама Власть. Та, обладание которой даёт право на владение землей и престолом. Кому ж и дань собирать и суды судить, как не ей.

– Ты права, госпожа, – признал, наконец, он, выпрямляясь, и Бранемира облегчённо вздохнула. Полдела было сделано, оставалось согласить дружину и выбрать, кого из них взять с собой. И Брень, видимо, подумав о том же, немедленно сказал:

– Дружину возьми с собой побольше.

– Почему бы это ещё? – удивилась княгиня.

– Ну как почему? – для Бреня никакого непонимания не существовало. – Так ведь сама говоришь – и возмутиться могут, и в дани отказать могут… а кто, небось, и готов будет за Ярославичей заложиться. Как бы оружие в ход пускать не пришлось.

– И что, думаешь, не достанет той дружины, что мой муж с собой всегда в полюдье водил? Чтобы боярина-взметня окоротить альбо смерда наглого? – княгиня усмехнулась. – Я ведь знаю, с Всеславом в полюдье обычно полсотни человек всего ходило, это только в прошлом году так сложилось, что он большую дружину с собой взял – Берестье воевать собирался, да Ярославичи опередили. Достанет и нынче того же.

Брень, помолчав (княгиня опять была права, как ни повороти), наконец, сказал:

– Есть и иная опасность, княгиня. Как бы Ярославичи подсыл не сделали… а то и вовсе…

– Войско не послали? – подхватила княгиня понимающе. – Не посмеют. А от малого засыла отобьёмся. Ладно, так и быть, сотню возьму с собой.

И в ответ на рвущиеся с губ воеводы возражения отвергла, не дав и сказать:

– Больше – нельзя, воевода, сам ты знаешь. Тех воев смердам ещё кормить. Коль мы ратью в три – пять сотен нагрянем, что будет? Как бы не возроптали да не побежали под власть Ярославичей. Смоленск рядом, Новгород с Плесковом – тоже.

Воевода, покусав губу, вновь согласился. Княгиня опять была права.

И так сделай – худо, и другояко – ещё хуже.

И к тому же – разве ж в иные времена, сто лет тому, не собирала даней и не судила в Киеве судов княгиня Ольга, Игорева вдова и Святославля мать. Было и такое.

Спорить не приходилось.