Кощеево седло

Он повёл плечами, расправляя доспех, и струистая кольчуга (мало не княжий доспех!) плотно облегла просторный стегач. Застегнул подбородный ремень шелома и, перехватив удобнее копьё, шевельнул ногой – одного этого шевеления достало Житобудову коню, чтобы понятливо фыркнуть и тронуться навстречь московскому нахвальщику.

За его спиной Козарин отвязал от седла плотный мешок, раздёрнул завязку и, ловко сунув внутрь руку, выхватил наружу чернопёрого с синеватым отливом петуха. Взъерошенная птица драчливо трепыхалась, косилась налитым кровью глазом и беспомощно разевала рот – видно было, что петуху смерть как хочется вырваться взлететь и гневно заорать на весь белый свет, но перехваченное твёрдой рукой корьдненского дедича петушиное горло только сипело и булькало. «Ух ты, – восхитился молча Богуш, – неужто князь предвидел, что всё так и будет, и велел петуха с собой взять? То-то Вадим Станиславич припоздал!»

Козарин поднял петуха на вытянутой наотлёт левой руке, в правой тускло блеснул невесть когда выхваченный нож, мелькнуло стремительное железо, брызнула кровь, густо орошая нетронутый снег на опушке.

– С нами боги! – грянуло сзади враз десяток голосов, от звона оружия кони запрядали ушами – корьдненские вои били клинками по щитам.

Урмане зовут этот шум – вапнатак, – вспомнил Богуш рассказы Мстивоя Серого. Со стены словно в ответ одобрительно заорали кучковичи – подбадривали своего.

Разбег они начали одновременно. Два могучих жеребца, рыжий – московита, и белый, почти как у князя, только с тремя крупными чёрными пятнами, на боку, на шее и на крупе – Житобуда, стремительно метнулись навстречь друг другу через широкую поляну у московских ворот. Витязи разом приподнялись на стременах, взлетели копья, всадники с треском сшиблись, кони ударил грудь в грудь, забились с пронзительным ржанием, старясь достать друг друга копытами или зубами – злы боевые кони, тут не то что волка не испугаются, несдобровать и иному медведю, не говоря уж о лихом человеке.

Гнедой под Богушем то и дело всхрапывал и прядал ушами, порываясь ринуться следом за пёстрым конём Житобуда и помочь старшему. Кто знает, кабы не перехваченная рукой ближнего воя уздечка, может и не совладал бы варяг с вятицким конём, порушил бы и поединок, и уговор. Что бы тогда с самим Богушем было? Нарушителя святого дела казнят быстро и немилостиво…

Раздумывая, Богуш упустил, как на изрытом конскими копытами поле что-то изменилось, воспрял только услышав многоголосые крики московитов и корьдничей. Вздрогнув, мальчишка впился взглядом в движущихся витязей.

Поединщики уже спешились. Копий в руках у них не было, то ли сломали, то ли бросили. Рыжий конь московита с пронзительным ржанием мчался к воротам городца, а пёстрый конь Житобуда уже подбегал к пригорку, на котором, недвижно, словно Перунов истукан, возвышался князь Ходимир.

Сверкали мечи, метались в тонком полупрозрачном облаке взвихренного невесомого снега, витязи топтались (вроде и неуклюже топчутся, а приглядись – словно бы танцуют! – восхитился Богуш молча, не отрывая взгляда), словно борющиеся медведи. Наконец, пронзительно зазвенело железо, московит бросил расколотый щит, и Житобуд отпрянул назад, роняя с мечевого лёза на утоптанный снег крупные частые капли тёмно-вишнёвой крови. Московит намерился было шагнуть следом, но со стены городца уже звал рог, сумрачно, почти угрюмо, и московский нахвальщик остановился, зажимая правой рукой левое плечо – под его рукавицей холст и сукно стегача стремительно заплывали кровью.

Житобуд Добрынич победил.

2

Гридница в Москве была не мала – двенадцать шагов в ширину и двадцать в длину, с открытым длинным очагом посередине, обложенным грубо отёсанным диким камнем – пожалуй, что ничуть не меньше Ходимировой гридницы в Корьдне. Похоже, хозяин Москвы сам метил в князья, не меньше. А чего ж, – подумал вдруг Богуш, глянув на Кучко через гридницу. – Может, у него боги в предках, мало ли… тогда и впрямь может быть, сумеет князем стать, не он, так его внук или правнук. Если голову не сломят на том, – шепнул Богуш сам себе тихонько.

За столами в ней опричь трёх десятков воев Кучковой дружины вдосыть хватило места и для всех воев Ходимира, которых он взял с собой в полюдье – полсотни вятичей и варягов. Шныряли меж столами холопы, и столы быстро заполнялись снедью – свежеиспечёнными короваями на плетёных блюдах; высились липовые жбаны, от которых ощутимо тянуло пивом, квасом и липовым цветом; бережёные в погребах с лета яблоки высились горками; в глубоких расписных глиняных томилась румяная каша, в которой таяли жёлтые куски масла; желтели горками пироги; над огнём очага истекала крупными каплями жира туша заполёванного ходимиричами в боровых холмах лося.

Одуряюще пахло снедью, выпивкой и чадом, который собирался под высоким сводом кровли и, клубясь, вытягивался в дымогон под князевой слегой.