Кощеево седло

Живо вспомнилась легенда, слышанная от отца – про основание Ярославля. И то, как сопротивлялись крещению до последнего жители Медвежьего угла – большого погоста в устье Которосли. И как Ярослав, окружив войсками погост, входил на его улицы сам с невеликой дружиной и священником, а после вступил в обрядовый бой со священным медведем, живым воплощением Велеса (не бога, нет, демона! – тут же открестился про себя Мономах, – вестимо, демона!) и победил его… ребёнком Владимир не раз представлял себе этот бой и чуть ли не вживе ощущал на себе жаркое дыхание разъярённого зверя (а то и не просто зверя!), которому, по слухам, жители Медвежьего угла порой отдавали пленных христиан. И как горело капище, а после, на месте погоста дед построил город.

Ярославль.

В вечерних, пока ещё редких сумерках, впереди метнулось по снегу что-то тёмное. Ставко Гордятич резко свистнул, приподымаясь на стременах и указывая плетью. Пятеро воев сорвались вскачь, швыряя и взвихривая снег из под копыт, и скоро донёсся ответный свист.

– Заполевали, – довольно усмехнулся Ставко и вопросительно глянул на господина. Владимир Всеволодич только согласно кивнул и наддал, погоняя и без того уставшего за день коня.

Вои гарцевали, окружив троих хмурых мужиков с короткими копьями наперевес и тяжёлыми зверобойными луками за спиной. Привычным уже глазом Мономах отметил и топоры за поясами мужиков, и их напряжённо ожидающие позы (вон тот, с краю, рыжий, того и гляди, метнётся с копьём, пропоров бок коню крайнего воя – и мужики ринут в бег к ближнему лесу, до которого меньше перестрела). А уж после разглядел у них под ногами и тушу забитого лося, уже припорошённую снегом.

Охотники.

Вот только что ж эти охотнички тушу-то на месте не разделали? Это надо сразу делать, а то схватится на морозе, потом и топором не вдруг разрубишь, вдесятеро больше возни.

Или…

Владимир Всеволодич поворотился к Ставке, и тот, не дожидаясь вопроса, готовно кивнул:

– Верно, княже, – подъехал ближе, растолкав конской грудью всадников. – Лося-то в княжьих лесах небось завалили, или в боярских, а?

– Не-а… – уверенно, и с какой-то ленцой даже протянул старший – крепкий и цепкий, который и стоял более расслабленно, чем остальные, да и в руках держал не копьё, а лук.

– А людей пошлём, последим коли? – подбоченился Ставко Гордятич. Вои опричь одобрительно загудели, и тут тот, рыжий, не выдержал.

– Давай, посылай! – визгливо заорал он, срывая с головы шапку и швыряя под ноги. – Давай, послеживай!

Он рванулся в сторону ближнего воя, но тут же от удара подтоком копья в спину кувыркнулся в снег, роняя рогатину. Покатилась по снегу шапка, рыжие волосы смешались со снегом.

– Встань! – негромко велел князь холодным голосом.

Парень поднялся, утирая кровь из разбитого носа, зыркнул ненавидяще:

– Развелось вас, хозяев! Князья, бояре, а теперь ещё и попы́ на нашу голову! Когда мой дед сюда с Пахры пришёл первым, никоторого князя тут и не было, а поповским духом и вовсе не пахло, а теперь плюнуть некуда – везде знамено стоит!

– Ишь, каков, – процедил Ставко и потянулся плетью, пытаясь рукоятью приподнять голову рыжего за подбородок. Тот в ответ коротко махнул рукой, и выбитая плеть зарылась в снег – Ставко, чересчур на себя понадеясь, не надел на запястье паворз.

Кто-то из воев восхищённо свистнул, кто-то вздел свою плеть над головой рыжего. Тот глянул в ответ свирепо и непримиримо.

– Покинь! – оборвал князь всё таким же холодным голосом. Вои и сами порой дивились тому, откуда у четырнадцатилетнего мальчишки такой властный голос. Потом вспоминали, что князья, как ни крути, до крещения считались потомками богов, и удивляться переставали.

Плеть упала, обвисла безвольно. Рыжий же глядел на князя без всякой благодарности:

– Я не холоп, княже, чтоб меня плетью! – бросил он с не меньшей, чем князь, холодностью.

– Так последить, княже? – Ставко, словно ни в чём не бывало, склонился с седла, подхватил плеть, поиграл ей, отряхивая плеть. На рыжего парня он старался не смотреть.

– Не надо, – мотнул головой князь. Откуда-то вдруг возникла уверенность, что сколько след ни гони – ничего не докажешь. Уж больно уверенно глядел охотничий старшой – даже если и в княжьем или боярском лесу зверя взяли, то следы хорошо замели.

– Следы замели? – спросил он вдруг напрямик то, о чём думал.

– Да нет, – усмехнулся старшой, чуть опуская лук. – Просто воля Велесова с нами…

Видно было, что мужик тут же ухватил себя за язык, но было поздно. Вои угрожающе загудели, но князь укротил их коротким движением руки.

Велес, значит, – странно усмехаясь про себя, думал князь, разглядывая мужиков, и невольно любуясь. Хороши! Ни следа кротости или смирения, вольный народ. Этот рыжий, вон как взвился, когда Ставко его плетью всего потрогать хотел…

– Ладно, ступайте, – разомкнул, наконец, губы Владимир Всеволодич. Мужики разом влегли в лямки, волоча лосиную тушу по снегу. Только старшой задержался, сдёрнул шапку и поклонился.

– Прощай, княже, Владимир Всеволодич. Спаси тебя боги.