Кощеево седло

Бросив нож в ножны, Богуш опять вынул горбушку, густо посыпал её крупной серой солью («Дорогое дело, жалеть будешь!» – орал внутри кто-то незримый) и протянул коню. Гнедко в этот раз даже не покосился («Так и есть, от науза шарахался!» – возликовал варяжко), осторожно обнюхал горбушку, шекоча ладонь мальчишки жёсткими волосками, взял хлеб мягкими губами, тепло дыхнул в лицо. Богуш засмеялся и принялся отвязывать повод от пояса.

Подошёл ближе, забросил поводья коню на шею, и в этот миг опять увидел!

Второй науз висел на уздечке. Тут не было никакой волчьей шерсти, обычный, хитро запутанный моток таких же серых ниток, завязанный хитрым узлом вокруг высохшего стебля какой-то травы. Приглядевшись, Богуш уверенно опознал подорожник и скривил губы, догадываясь о предназначении науза.

Дорогу спутать он должен, чего тут ещё?!

В этот раз мальчишка даже не стал его срезать. Перехватил ножом повод в двух местах, выше и ниже науза, двумя пальцами, словно дохлую крысу, отшвырнул хреновину подальше в сторону («Наткнётся потом кто-нибудь», – подумалось равнодушно), торопливо связал коченеющими пальцами повод, затянул как мог – ага, затяни-ка сыромятину на морозе! Ну ничего, до Протвина погоста выдержит, а там поглядим. Вскочил в седло. Конь пошёл резво, словно и не скакал весь день.

И опять всплыло:

Кто?

Как?

Когда?

И самое главное – зачем?!

Впрочем, как раз «зачем» понятно сразу.

Кому-то на Москве очень не надо было, чтобы Богуш добрался до Корьдна. Кому-то, кто хотел власти ростовского князя и Шимона. Кому-то, кто умел колдовать, завязать нужные наузы. Кому-то, кто мог эти наузы прицепить и на сбрую Гнедка, и на мешок Богуша, то есть, кому-то из ближней дружины самого Межамира Кучки. Не в Ходимировой же дружине искать такого человека. Да и не было там столь сведущих в колдовстве людей, Богуш бы знал.

Дорога в очередной раз поворотила, огибая закуржавелый куст калины, и у сосняка показались тесовые кровли с нависшими на них сугробами – Протвин погост.

Он успел в последний миг – в погосте уже готовились заволочить ворота, и двое мальчишек, его, Богуша, ровесников, уже взялись за створки ворот, когда он промчался между створками и пронёсся между домами, осадил коня у крыльца беседы. Сзади, от ворот, ему вслед неслись крики, а Богуш уже спрыгнул с седла, довольно хлопнул Гнедка по шее и поворотился к крыльцу. А там, на верхней ступеньке уже стоял местный дедич, глядел на мальчишку весело из-под косматых бровей, словно Богуш напомнил ему его собственную юность. Когда-то и дедич (Жизнемир! – вспомнил Богуш его назвище, – слышал, когда дружина Ходимира стояла в Протвином погосте. – Жизнемир Ратиборич!) был молодым, и так же гонял верхом, и с мечом в руках бросался на печенежские и булгарские загоны и русские дружины.

– Ба! – воскликнул Жизнемир, узнав Богуша. – Это откуда ж тебя принесло к нам, варяжко?!

Он окинул Богуша быстрым взглядом, на мгновение остановил взгляд на прицепленном к ножнам наконечнике стрелы – признак отрока – удовлетворённо кивнул.

– Меня… – Богуш вдруг с удивлением понял, что в горле у него пересохло, словно в знойный летний день. Подумалось непутём: «А ну как скажут сейчас – а ты кто вообще таков? Сбежал от князя, небось? И – в цепи его!». Он облизнул сухие губы, перевёл дыхание и выговорил, наконец, прерывающимся голосом. – Меня князь Ходимир в Корьдно послал, к княгине с вестью.

– Ну что ж, – спокойно сказал дедич. – В Корьдно, так в Корьдно. С утра и поскачешь дальше, а пока и тебе надо отдохнуть, и коню твоему.

Богуш открыл было рот, чтобы возразить, но тут же понял, что сил его не достанет. Да и дороги он ночью не найдёт.

Скоро Богуш сидел за столом перед дедичем, уплетая за обе щеки кашу с копчёным салом, запивая её квасом (он вдруг понял, что здорово проголодался за день скачки!), и рассказывал, как обернулось дело под Москвой. А Жизнемир сидел, опершись локтями на стол и оперев подбородок на кулаки, отчего его полуседая густая борода смешно торчала вперёд, непроницаемо завесив глаза густыми бровями и время от времени кивая в ответ на слова мальчишки.

Когда Богуш договорил и отодвинул опустелую миску, в которой сиротливо бултыхалась грязная ложка, сделал несколько длинных глотков кваса и длинно, сыто вздохнул, дедич только коротко усмехнулся в бороду. Повёл бровью, и невысокая белобрысая девчонка тут же убрала со стола и миску, и чашу. А Жизнемир качнул головой, словно кого-то подзывая, и около стола тут же оказалось двое мальчишек, похожих на белобрысую, но совершенно одинаковых. Близнецы.

– Мои сыновья, – сказал дедич негромко – это были едва ли не первые слова, услышанные от него в доме. – Ты их сегодня видел, они ворота затворяли.

Он поворотил голову к детям, отчего его борода оттопырилась куда-то в бок, и Богуш с трудом сдержал усмешку – негоже смеяться над старшим, да ещё и в его же доме. У мальчишек же не дрогнула ни одна мышца на лице – отец вовсе не казался им смешным.