Кощеево седло

Шимон хмуро обвёл взглядом своё невеликое воинство и насупился. Его дружина ненамного больше, чем у Межамира, к тому же кони устали, а московляне наверняка засядут за стеной. Полюдье и поиск новых даней оборачивались неприятной стороной.

Шимон прекрасно знал, какие россказни ходят про них, варягов, как про великих воинов, и лучше многих, сам будучи варягом, знал, что в тех россказнях вранья больше чем правды. Намного больше.

Оставалось надеяться на внезапность – вряд ли на Москве будут ждать их так быстро после того мальчишки… как там его? Колокша? Межамир-то ждёт их разве что к вечеру.

Но ворота Москвы оказались закрыты. Шимон недовольно скривился – опоздали! Протелепались в лесу! А там, в Москве, кто-то оказался умнее, чем он, варяг, думал. Может, сам дедич Кучко, а может, кто из его дружины. Если дедич, конечно, слушает советы своих гридней и воев. А то видал Шимон на своём веку и таких вождей, которые никого не слушают, сами лучше всех знают. Покойный Ярослав Владимирич был не из таких, да и Всеволод Ярославич, младший сын его, тоже. Да и Мономаха-мальчишку господь умом вроде не обделил.

На веже над воротами из-за заплота выглядывали островерхие шеломы – московляне были настороже. Их здесь ждали.

Мономашичи остановились в перестреле от ворот острога. Несколько мгновений стояли, разглядывая (добротные были на Москве ворота, сколочены из толстенных дубовых плах, да и не враз к ним подберёшься – ров перед ними; мостик московляне успели убрать, а во рву хоть и снегу нанесло, а только это как бы не хуже – наста нет, увязнешь в снегу под стрелами и конец!), топтались усталые кони, фыркали, дышали на морозе паром. Потом Шимон начал ощущать на себе вопросительные взгляды воев – указывай, мол, вождь, что дальше делать-то.

Над поляной вокруг городца стояла тишина, нарушаемая только конским фырком, лязгом оружия, скрипом сбруи да хрустом снега под копытами. Наконец, ощутив, что на него смотрит вопросительно уже вся дружина, Шимон шевельнул поводьями, и конь плавно тронулся к воротам.

Дело вождя – быть во всём впереди дружины, и первым браться за самые тяжёлые и опасные дела. За то на вождях и милость богов лежит, за то они и власть одержат, потому вождь и должен быть сильнее и храбрее остальных, и умнее, и дети вождя – самые умные и красивые. Потому и с врагом в первый након должен говорить именно вождь.

Варяг подъехал к воротам вплоть, остановил коня, и сначала прикоснулся к воротному полотну кончиками пальцев. Холодные, заиндевелые доски отозвались – пальцы кольнуло холодом и неприязнью, – ну вестимо, ворота встретили. Небось, предок того Кучки, когда острог строил, немалую жертву принёс, вот душа беспокойная и охраняет его от чужаков.

Шимон убрал руку – без поспешности, непристойной вождю, но и без промедления – мало ли… не стоит с духами шутить. Натянул рукавицу, суконную, с плотно прошитыми накладками толстой кожи и постучал кулаком в ворота. Звук получился глухой, но гулко отдался внутри.

– Кого там Велес принёс еще? – раздался сверху голос, словно только этого и ждали. Хотя именно этого и ждали, конечно. «Язычники, – отметил про себя Шимон, заслышав имя Велеса. – О сю пору пням молятся». Сам он был крещён ещё с той поры, когда они с отцом, Альфриком, воевали против урман в Италии да Сицилии, ещё до того, как их дядя Якко выгнал из Вармии, с Волчьего Берега. Тогда его ещё не Шимоном кликали, а Фриандом, Сластёной, древним родовым назвищем. А крестили Жигмоном, по имени древнего бургундского короля, загубленного франками. В Шимона его перекрестили на Волчьем берегу, да потом и здесь, на Руси, так звать стали.

– Кого надо, того и принёс, – ответил Шимон холодно. – Мои вои меня Шимоном кличут, слыхали может? Я – тысяцкий Ростова и Суздаля.

– А здесь чего надо? – любезности в голосе сверху не прибавилось ни на ногату.

– Даней новых ищем для господина своего, князя ростовского, Владимира Всеволодича.

– Ну так и искали бы себе где-нибудь в другом месте, – вполне мирно, но холодно посоветовал голос.

– А мы нашли уже, – радостно откликнулся Шимон, начиная медленно закипать. – Невежливо ведёшь себя, хозяин. Я тут перед тобой открыто стою, назвался, а ты за стеной прячешься, да и с кем говорю – не знаю.

– Уж не с меня ль дани брать собрался? – над заплотом всё-таки возникла голова в шеломе с урманским наличьем. – Как горло узким не показалось. Не с меня дани берут, а я дани собирать привык. И это так же верно, как то, что мои вои зовут меня Межамиром Стемиричем Кучко!

В голосе хозяина Москвы прозвучало что-то странное, словно он сам не верил в то, что говорил или же… или словно он тосковал о чём-то… но разбираться в оттенках голоса дедича Шимону было некогда.

– Собирать дани может только тот, кто способен отстоять это право мечом! – варяг снова стукнул кулаком по воротам. – Либо выставляй поединщика, либо отворяй ворота! А нет – приступом возьмём!