Кощеево седло

Витонега усилием воли взяла себя в руки, разжала зубы, выпуская прикушенный краешек губы, выпрямилась и согнала с лица гнев. Облизнула пересохшие губы и снова встретила взгляд Баряты, на этот раз – спокойно.

В этот миг варяжко закончил рассказывать и наконец, умолк.

– Я думаю, гонца можно отпустить, господа корьдничи, – ровным голосом сказала княгиня и склонила голову в сторону Богуша. – Ступай, отроче. Я уже распорядилась, тебя покормят, и можешь идти отсыпаться.

Мальчишка, пошатываясь, скрылся за дверью, а княгиня обвела вятших пытливым взглядом и медовым голосом сказала:

– А мы с вами, господа корьдничи, помыслим, как быстрее и лучше всего помочь князю нашему, Ходимиру Гордеславичу.

Взгляд Баряты из холодно-испытующего стал одобрительным.

От печи на княжьей поварне тянуло жаром, и Богуш распустил завязки свиты. Ему было хорошо – после целого дня скачки по морозному лесу совсем неплохо оказаться у горячей печи. Стряпуха, привычно и сноровисто орудуя ухватом, вытянула из печи двухведёрную корчагу с пышущей жаром кашей, грохнула её на толстые дубовые доски стола.

Богуш сцапал с плетёной камышовой тарели копчёную колбаску и откусил кусок. В каповой чаше с тёмным квасом плавали едва заметные чешуйки вощины. Стряпуха поставила перед ним глиняную латку с кашей, в которой оплывал кусок жёлтого масла, и варяжко потянул из-за голенища ложку.

– Ого, – стряпуха, убирая ухват, зацепила взглядом ложку в руке Богуша. – Хороша. Откуда такая?

Ложка у Богуша и впрямь была хороша – резанная из рыбьего зуба, подарок свейского конунга, брата Боримиры, дорогая, князьям впору.

– Подарок, – обронил Богуш, не вдаваясь в подробности – не хватало ещё стряпухам рассказывать подробности, хвастаться, что он – сын воспитателя сестры свейского конунга. – Родич знатный подарил.

И зачерпнул кашу полной ложкой.

Скрипнула, отворяясь, дверь, в поварню пролез высокий бритоголовый парень лет шестнадцати, откинул со лба чупрун, глянул удивлёнными глазами.

– Ба! Богуш! – удивился он, бесцеремонно огибая стряпуху (что было нелегко, она была поперёк себя шире и одна занимала мало не половину поварни) и усаживаясь за стол напротив Богуша. – Откуда ты взялся?

– Сташко! – обрадовался мальчишка.

Сташко носил когда-то копьё за самим Мстивоем Людевитичем, старшим глинянской дружины князя Блюссо, и сейчас Богуш неложно был рад видеть одного из тех людей, что пришли с Варяжьего Поморья вместе с Рогволодом Всеславичем. Сейчас Богуш уже и не помнил, что это блюссичи убили когда-то (меньше двух лет прошло, а кажется – давным-давно было!) его деда и пытались убить и его самого. Было и прошло.

– Шёл бы ты отсюда, – неласково бросила стряпуха, стоя за плечами молодого воя. – Все вы резвы на поварню лазить.

– Да уж будешь тут резвым, – бросил, не оборачиваясь, Сташко и цапнул с тарели последнюю колбаску, ещё не съеденную Богушем, который налегал на кашу. – Тебя проще перепрыгнуть, чем обойти, тётушка Милана. Поневоле порезвеешь…

Стряпуха стукнула его по спине мутовкой – без злости. Сташко выгнулся и рассмеялся.

– Ну, рассказывай уже, Богуше! – сказал он нетерпеливо. Заметил подвеску на поясе Богуша и округлил глаза. – О, да ты в отроки пошёл?! За кем копьё носишь? Ну рассказывай же, ну?!

Гридень Рах вошёл, чуть стукнув дверью, остановился у порога.

– Дозволишь, госпожа Витонега Всеславна?

– Дядька Рах! – воскликнула княгиня, даже в гневе не сумев сдержать прорвавшейся радости. – Да входи же!

Гридень пролез в покой, присел на лавку, вольготно закинул ногу на ногу – он был из ближней дружины Всеслава Брячиславича, и Витонега знала его с детства, а бывало и на коленях у него девчонкой сиживала. Поэтому Раху многое дозволялось. А его дочь, Неделька, и вовсе была сенной девушкой Витонеги и в Корьдно с ней уехала. Княгиня собиралась выдать её замуж за кого-нибудь из корьдненской знати, но пока не нашла никого подходящего. Да и вятичи пока не спешили сватать пригожую полочанку, приглядывались.

– Гневаешься? – спросил Рах, вприщур глядя на госпожу. Витонега порывисто оборотилась к нему, только край повоя метнулся, и гридень невольно залюбовался – она была всё той же девчонкой, что и в Полоцке, до замужества, да и внешне почти не изменилась (да и неудивительно, прошло всего полтора года, и Витонеге ещё не было и двадцати лет). Воеводе приходилось постоянно напоминать себе, что дочь господина теперь замужем, и у неё уже почти полугодовалый сын.

– Гневаюсь? – зловеще переспросила она звенящим голосом. – А как не гневаться, дядька Рах?! Чего он ввязался в войну?! С кем?! С Мономахом?! Зачем?!

От голоса княгини звякнула серебряная чернёная чаша на столе. Рах покосился в ту сторону и чуть качнул головой. Из угла, притихнув, словно мышь, глядела холопка – её дело молчать. Молчать и сейчас, и потом, когда досужие любители почесать языки захотят узнать, с чего так кричала княгиня в терему. В люльке проснулся и захныкал Гордята, мамка спохватилась и принялась качать люльку, со своей лавки таращил и протирал глаза проснувшийся Горивит.