Кощеево седло

В небе невесомо повис полупрозрачный месяц (утром, проснувшись, Велегор его не видел, а сейчас ясно мог определить, в какой он четверти), отсвечивал голубоватым сиянием. Полуразмытыми белыми полосами пролегли по небу пути бродячих звёзд, словно самоцветные камни, блестели на небе искрами звёзды. Велегор слышал шелест опадающих снежинок с ветки, случайно задетой пробегающей лисицей, видел за кустом блеск волчьих глаз, слышал тяжёлое дыхание спящего за полверсты в берлоге медведя.

Острозаточенным резным жезлом Велегор прочертил пути бродячих звёзд по присыпанной снегом земле, разложил на них камни, которые и означали эти звёзды. Вырастил леса, втыкая обломки веток, прочертил реки, обозначил города плоскими камешками и угольками, расставил вырезанные из желудей и щепок человеческие фигурки, указывая на каждую пальцем и молча, про себя называя их имена.

Всеслав.

Изяслав.

Святослав.

Всеволод.

Бранемира.

Мстислав.

Глеб.

Владимир.

Ходимир.

Задумался на несколько мгновений и вдруг начал передвигать рассыпанные по плату щепки, шишки, камешки и веточки, то собирая их в кучки, то раскладывая рядами по каким-то только ему одному понятным (а то и ему непонятным – не только он сам водил сейчас своей рукой!) правилам. Смотревший со стороны холоп даже приоткрыл рот – видел он это не впервые, но каждый раз изумлялся. Когда-то господин пытался вразумить его великому искусству счёта с помощью подручных предметов, но он, холоп, так и не постиг. Да и ни к чему это холопу.

Говорят, христиане умеют делать то же самое, только вместо вышитого плата у них выделанная до белизны и невероятной тонкости баранья и телячья кожа, на которой они заострённой палочкой или птичьим пером вырисовывают особенные знаки. Им, некрещёным, боги не судили такой мудрости, да и не годится для священных вычислений премудрость чужого бога.

Руки волхва метались над платом, передвигали предметы, замирали на мгновение, Велегор оценивал расположение, словно прикидывал что-то, потом удовлетворённо или наоборот, недовольно кивал головой, и вновь его руки принимались танцевать над платом, порой проскальзывая между медленно падающим снежинками.

Постепенно кучки собранных вместе предметов там и сям окружили то одну, то другую человеческую фигурку, свободными от них остались только две. Одна – вырезанная из жёлудя. Другая – из сосновой шишки.

Ходимир.

И Владимир Мономах.

И тропинка от одного к другому, выложенная сухими прошлогодними хвоинками. И на полпути между ними – две скрещённые железные иголки. Рядом с ними – пять мелких белых камешков, гладко обкатанных речными волнами до блеска.

Несколько мгновений Велегор смотрел на них суженными глазами, напряжённо шевеля пальцами и повторяя в уме только что проведённые вычисления, потом удовлетворённо кивнул – полная ясность мысли не оставляла других ответов.

На мгновение опять остро вспомнилось лицо этого мальчишки, Владимира Всеволодича, по прозванию Мономах, по деду. Волевая складка у совсем ещё мальчишеских губ, всё ещё не знавших бритвы, резкий взгляд тёмно-голубых глаз, греческий заострённый нос с тонкими вырезными крыльями, словно у девушки. И твёрдые, совсем не мальчишечьи пальцы на рукояти меча – видно, что не впервой ему будет, если что, пускать в ход боевое железо.

И лицо князя Ходимира, ненамного старше Мономаха, такое же волевое, и холодное, только с ясно пробивающимися уже усами и бритой челюстью.

Несколько мгновений Велегор смотрел в пространство перед собой, словно пытался заставить обоих князей увидеть сейчас его, заставить их понять его мысли, потом решительным движением сдёрнул плат и смял его в комок, завязывая в узел, сметя всю разложенное на нём зрелище в кучу. Резким движением поднялся на ноги.

Закружилась голова, принесённая напитком лёгкость постепенно пропадала, сходила на нет, растворялась где-то в глубине рассудка. Померкло небо, пропал месяц, расплывались пути бродячих звёзд, затихли слышные дальние звуки. Наваливалась тяжесть и усталость.

Вовремя подоспевший холоп подхватил его под локоть, не дал вновь опуститься на расстеленную шкуру.

4

Городец показался на пригорке уже ближе к вечеру, когда начало смеркаться. Дедич Жизнемир остановился на мгновение, испытующе глядя на широкую поляну, словно пытаясь понять – дойдут ли они до Москвы, пока не стемнело, а если нет – отворят ли им впотемнях ворота? Или лучше всё-таки заночевать здесь и сейчас, а уже потом, когда рассветёт, подойти к воротам.

Он ещё раздумывал, комкая в кулаке полуседую бороду, когда сзади подкатился на лыжах Третьяк. Упёрся в снег подтоком копья, остановился рядом, глядя на московский тын, потом недоумевающе спросил:

– И что, этот Межамир Кучка такой же дедич, как мы? Или уже князь, как Ходимир? – он весело и вместе с тем хищно усмехнулся, трогая высунутым языком клык – невесть откуда взявшаяся привычка делала лицо этого безусого ещё шестнадцатилетнего парня одновременно забавным и страшноватым.