Кощеево седло

Жизнемир неодобрительно покосился на младшего, словно собираясь сделать ему замечание за не к месту сказанные слова, но передумал и ответил нехотя:

– Да ему может и хотелось бы до князя-то дорасти… а только слыхал – не дали боги жабе хвоста…

Третьяк опять усмехнулся (а не любит отец Кучку-то!), передёрнул плечами под серой суконной свитой, уже пропотевшей на спине и взявшейся заскорузлой ледяной коркой. Договаривать было не надо, окончание поговорки знали все.

– А теперь вот, видишь, его под себя Ходимир наш склонил, будет под его рукой ходить… какое уж тут князеванье. А не Ходимир бы, так Шимон бы под Мономаха склонил.

Размеренно скрипя по снегу лыжами, подошёл Вячко, старший сын, втиснулся между отцом и младшим.

– Что делать-то прикажешь, отче? Становиться на ночёвку или добежим?

– А добежим, – ответил дедич весело, выпустив, наконец, бороду из руки. – Давай! Авось до темноты и поспеем.

Не поспели.

Остановились у самых ворот, мало не уткнувшись в воротное полотно. Жизнемир сдвинул шапку на лоб, озадаченно поскрёб в затылке согнутым пальцем, переглянулся с Вячко – старшему сыну было уже за три десятка, с ним и посоветоваться было не грех. Голчан и Третьяк, дядя и племянник – одногодки – за их спиной тоже весело переглянулись, одновременно скорчили насмешливые рожи, но тут же притихли, завидев внушительный кулак Вторяты. Тот и сам помалкивал, годы да положение пока не дозволяли ему говорить наравне с отцом и старшим братом (он хоть и был женат, а только дитя пока не родил), но вот младшему брату и племяннику подзатыльников отвесить у него прав вполне хватило бы.

Потом Вячко решительно оттолкнулся от сугроба подтоком, подкатил к воротам вплоть, и тут же сверху раздался голос:

– Кто там за воротами шляется?

Но Вячко, не успев остановить замаха, уже грянул подтоком в ворота.

– Отворяй! – гулкий удар эхом отдался внутри.

– Кому там отворять надо на ночь глядя? – злобно спросили сверху. Над тыном вознеслась дымно пылающая жагра, роняя огненно-смоляные капли в снег. Вячко задрал голову, пытаясь разглядеть того, кто наверху, ловко увернулся от падающей огненной капли – то ли случайно обронили, тот ли нарочно старались задеть.

– Но-но! – крикнул он грозно, но сверху обидно захохотали в три голоса.

– А ну отворяй! – крикнул, наконец, Жизнемир. – Скажи там, дедич Жизнемир из Протвина с людьми прибыл.

– Зачем? – ядовито спросили сверху.

– Тебя от варягов спасать! – рыкнул Жизнемир свирепо. – Слух до Протвина дошёл, что тут на Москве сопленосый один варягов боится, вот и помчались, лыжи теряя.

Наверху снова заржали, теперь уже над своим. Усмехнулся Вячко, засмеялся Вторята, расхохотались Голчан и Третьяк. Потом за воротами раздался неясный окрик, несколько голосов перебросились едва слышными и потому малопонятными словами, потом ворота отворились.

– Жизнемире! – приветливо (но слышалась в этой приветливости какая-то лживость) крикнул, стоя в притворе, хозяин Москвы. Он улыбался, но улыбка его в сумерках больше походила на оскал – смутно белели в бороде крупные, как у коня, желтоватые зубы. Но объятья распахнул.

– Межамире! – таким же голосом ответил ему Жизнемир.

Шагнул ближе, они обнялись, старательно пытаясь коснуться друг друга как можно меньше.

Ой, неспроста это, вмиг подметили оба младших протвича, опять стремительно переглянувшись, и Третьяке, как старший по роду, сделал себе зарубку на память – выспросить у отца про причину неприязни меж ним и Межамиром. Неспроста это.

– Ба! – раздался весёлый голос. – Жизнемире Ратиборич! Ты-то здесь как?

Князь Ходимир стоял за спиной Кучки, покачиваясь на расставленных ногах с пятки на носок и засунув большие пальцы сцепленных рук за пояс.

– Да вот… – неуклюже развёл руками протвинский дедич. – Спасать тебя от ростовчан пришли.

Ростовская рать пришла через три дня. Сначала показалась на окоёме густая россыпь чёрных точек, словно мошкары в летний день, потом они огустели, стали жирнее, получили очертания, стали похожи на людей и коней. И вот уже переяславские и ростовские всадники скачут вокруг московского тына, блестя кольчугами и отрясая снег с набивных доспехов, стреляют из луков на скаку, а кто подкидывает ловит копьё. А пешцы, растягиваясь змеёй, деловито утаптывают снег, и вот эта змея уже похожа не на змею, а больше на стену, где разноцветные сомкнутые щиты не вдруг прошибешь и из греческого самострела, что бросает стрелы длиной в две-три сажени.

На пригорке в стороне, в двух или трёх перестрелах от тына застыла небольшая кучка конных, в цветных крашеных одеждах, в блестящих позолотой шеломах.

Не иначе как сам Мономах там, – с усмешкой подумал Ходимир, задумчиво разглядывая широкую поляну у града, ограниченную двумя речными руслами – Москвой и Неглинкой. – Да и Шимон наверняка тоже. Сейчас они либо разом двинут на приступ, либо начнут обходить, охватывать городец и кричать разные глупости, яря и себя, и московлян.

Мономах выбрал второе.