Кощеево седло

Заревел рог в строю ростовчан, откликнулся другой, у московских ворот. Старик дошёл до середины поля и остановился. Стоял одним боком к ростовской рати, другим – к московской. Стоял и ждал.

– Кто это? – испуганным шёпотом спросил позади Жизнемира Голчан (старшой протвичей ещё в самом начале боя непререкаемо указал: «Молодняк – назад!», а на попытавшегося было что-то возразить Третьяка рявкнул так, что тот вмиг умолк, и подгоняемый подзатыльниками Вячко и Вторяты, вспятил, уходя за спины старших).

– Волхв, – процедил в ответ Жизнемир, до боли в руках сжимая тяжёлый топор на длинном, в три локтя, древке.

Строй ростовчан раздвинулся, пропуская всадника на белом коне. Пятнадцатилетний мальчишка Мономах в алом плаще шевельнул плетью, и белый конь послушно пустился с одиноко стоящему волхву. А навстречь, от московского строя, на таком же белом коне и в таком же алом плаще, ехал князь Ходимир.

Волхв Велегор Добровзорич ждал.

[1] Двадцать девять лет спустя, 6 сентября 1096 года в битве под Муромом, второй сын Мономаха Изяслав погиб от мечей дружины Олега Святославича.

Глава 4. Рука врага

1

Над лесом тянуло сладкой весенней прелью. Скоро уже над озёрами звучно загогочут гуси, встанет неумолчный многоголосый птичий крик.

Придёт весна.

Время неудержимой и горячей птичьей любви.

И не только птичьей, – подумала с мимолётной усмешкой полоцкая княгиня, отворачиваясь от узкого волокового окошка и задвигая ставень. В окошко ощутимо тянуло холодом – хоть и весна, а снег ещё никуда не делся. Да и с озера ветер задувает.

А самое главное – то, что было видно за окном, надоело Бранемире Глебовне хуже горькой редьки.

Княгиня понимала, что так надо, что она не может, не имеет права попасть в руки Мстиславичей, а самое надёжное убежище – здесь, у Чёрного Камня, в доме старой ведуньи Летавы, где княгиня жила уже третий месяц. Здесь, куда никогда не занесёт нелёгкая человека, который Летаве у её дома не нужен или у которого нет нужды до помощи ведуньи.

Но – надоело.

И мрачный лесной распадок, поросший тёмно-зелёными корбами, и узкая извилистая тропка меж сугробов, на которой можно увидеть только случайно забредшего лося. Ну скоро ещё будет видно только что проснувшегося от зимы медведя. И по-весеннему потемнелая ледяная озёрная ширь, в которую глядится яркое синее небо. И высокие сосновые боры на дальних увалах, и по-весеннему голый ещё березняк на том берегу озёрного залива.

И Чёрный Камень, от которого ощутимо тянуло древней силой.

Очень древней.

Чёрный Камень одновременно и притягивал, и отталкивал княгиню, которая ещё не забыла своего служения богам за двадцать лет замужества. Притягивал своей силой, накопленной за тысячелетия жертвоприношений и почитаний. А отталкивал… отталкивал чуждостью этой силы. Бранемира Глебовна до замужества служила Матери Мокоши, богине женской, которая простёрла свой покров над всеми рождающими и ведущими дом. А Камень… Камень был напоен силой мужской, и звериной даже, силой охоты и огня, силой погони и убийства.

Княгиня не боялась.

Но к Камню без лишней нужды старалась не подходить. Хотя глаза то и дело словно сами собой обращались к нему.

Полоцкая княгиня жила в доме ведуньи уже третий месяц. Мстиславичи не прошли дальше незримой межи, очерченной по снегу только лишь волчьими лапами, несколько дней бродили по окрестностям, потом ушли восвояси – после боя с лесной дружиной их осталось совсем мало. И княгиня вскоре после этого встрепенулась – надо уходить, надо довершать полюдье, надо возвращаться в Полоцк.

«Рано», – сказала ведунья непреклонно.

Бранемира вспылила.

Ведунья выждала, терпеливо снесла все попреки и выкрики Бранемиры, все её слова «Я – княгиня, как ты смеешь?!» и «Уйду, и не прикажешь мне остаться!», потом всё таким же бесцветным голосом процедила: «Рано». И добавила, когда Бранемира вновь открыла рот, чтобы возразить: «А попробуешь уйти сама – заплутаешь и сгинешь. Я – знаю. Камень не пустит».

И княгиня поняла – камень действительно не пустит. Поэтому надо ждать.

Объяснить ведунья ничего не объяснила. Возможно, она и сама не знала, зачем это нужно, чтобы княгиня сидела в это время в лесу.

Камень так хочет – и всё тут.

Впрочем, нельзя было сказать, что княгиня была совсем уж оторвана от мира. Несколько раз в домик ведуньи приезжал гонец от воеводы Бреня, каждый раз один и тот же – сын Купавы, Невзор. Рассказывал, что творится в мире, что происходит в Полоцке, какие вести из Киева приходят. И уезжал. Его камень не удерживал.

Поэтому княгиня знала, что Полоцк по-прежнему в руках воевод Бронибора и Бреня, что Ростислав на руках у мамок, жив и здоров, что полюдье собрано и уложено в бертьяницы… и что новогородский доглядчик Ратибор Тужирич по-прежнему сидит в Полоцке.

Вроде как и нет войны. А возвращаться княгине в Полоцк опасно. А почему опасно – не понять.

Камень знает.

Разрывая тишину, со двора донеслись визгливые женские голоса, и Бранемира, поморщась, спрятала лицо в ладони.

Кричали Купава и Гордяна.