Кощеево седло

Их бесконечные ссоры тоже надоели княгине. Гораздо больше, чем долгое сидение в глубине кривских дебрей, больше, чем прискучившие корбы и увалы за окном, больше… больше, чем Чёрный Камень.

Тогда, после сумасшедшего бегства через дебри, Гордяна, едва доведя их невеликий отряд до Чёрного Камня, свалилась в горячке и не подымалась мало не два месяца, весь остаток зимы. И Купава, и сама княгиня тогда ходили за девчонкой с Мяделя, как за родной. Купава словно забыла про всю свою неприязнь к нахальной лесовичке. На время.

Вскоре после того, как Гордяна оправилась, ссоры и начались. Купава быстро вспомнила всё – и праздник Купалы в прошлом году, и Мурашову просьбу предсмертную на Немигином поле, про которую тоже знала от Несмеяна, и зелье приворотное Гордянино.

Вспомнила.

И спокойное житьё в дебрях перестало быть спокойным.

В присутствии княгини и Купава, и Гордяна ещё как-то могли держать себя в руках, хоть и смотрели друг на друга мало не с ненавистью, но стоило Бранемире Глебовне отойти или даже отворотиться, как пря начиналась снова.

Негромкие споры, попрёки и перекоры быстро вырастали в откровенный бабий крик, с провизгом, с пеной у рта – в то, что княгиня всегда терпеть не могла.

И такое творилось каждый день – Гордяна и Купава ели друг друга поедом, а Бранемира изнывала от тоски по белому свету и по своему князю.

Голоса становились всё громче, и княгиня не выдержала – толчком руки снова сдвинула ставень и подала голос:

– Купава!

Женщины мгновенно смолкли, словно вспомнив, где находятся, и кто их зовёт.

– Купава, зайди, – позвала Бранемира.

Купава появилась на пороге ещё разъярённая, часто дышащая и с красными пятнами на лице. Коротко поклонилась княгине, блюдя и её, и свою, и мужнюю честь. Поправила на голове повой, одёрнула понёву, глянула неуступчиво.

– Ну чего у вас опять? – со смертельной усталостью спросила Бранемира Глебовна. Ответа не требовалось – княгиня и так отлично знала, что ответит ей Купава. Ну или примерно знала.

– Прости, матушка-княгиня, – вновь поклонилась Купава. – Да только терпеть такое…

Она смолкла, сжав зубы, красные пятна на щеках стали ярче и чётче. Больше ничего не скажет, – поняла княгиня, и обречённо вздохнула.

Купава вдруг подсела к госпоже, коснулась рукой плеча, дозволив себе вольность – во время испытаний и лишений дозволяется многое.

– Не горюй, Бранемира Глебовна, – душевным голосом сказала она тихо. – Отыщется твой ладо… из полона вытянут его наши вои… и из поруба, если надо… и от самого Ящера, если придётся, не доведи Велес и Перун…

Княгиня благодарно кивнула, принимая ласку.

– Вестей никаких не было? – спросила она отрывисто – обычно вести из большого мира приносил к Чёрному Камню старший сын Купавы, Невзор, которого из войского дома нарочно для того отряжали воеводы.

Купава молча покачала головой. С последнего приезда Невзора прошёл уже мало не месяц, и она ждала его со дня на день. Да и княгиня тоже ждала.

Купава умчалась на зов княгини, ещё пыша гневом, а Гордяна осталась во дворе, победно улыбаясь вслед. Ох, недаром отец её строптивицей всё время кликал… Из схваток с Купавой Гордяна всё чаще выходила победительницей.

Да вот только на душе от тех побед лучше что-то не становилось.

Девушка медленно побрела к крыльцу дома, кутаясь в свиту – внутрь заходить не особенно-то и хотелось. Будь куда, она хоть сейчас подалась бы куда-нибудь отсюда. Да только некуда – от родного Мяделя, небось, одни угли остались. А чтобы бежать куда глаза глядят – духу пока что не хватало. И отчаяния – тоже.

– Гордяна?! – тихий неуверенный голос заставил её вздрогнуть, словно у неё над ухом ударила молния. – Гордяна!

Девушка стремительно поворотилась к калитке – узенькому проходу между двумя корявыми столбами. И остановилась, словно наткнувшись на колючий взгляд родных глаз.

– Мама, – почти неслышно прошептала она, не трогаясь с места.

– Дочка, – так же неслышно прошептала мать, хватаясь рукой за верею.

Гордяна вмиг оказалась рядом, поддержала мать за локоть.

– А мы ведь уже и поминки по тебе справили, – рассказывала Милава, глотая слёзы, утирая глаза суконной рукавичкой. – Думали, убили тебя мстиславичи.

– Не догнали, – отвергла девушка, мотнув головой. Волосы попали в глаза, намокли, она сердито отбросила их с лица за спину. – А я по вам – тоже… сильно разорили вёску?

– Да что уж там, – вздохнула мать, качая головой. – Добро хоть дом только один пожгли…

– Наш?

– Наш…

– Это из-за меня всё, – прошептала девушка онемелыми губами, теребя кисточку на поясе и отводя глаза. – Из-за меня…

– Деточка, деточка… – тихо сказала мать, не отводя взгляда. – Что ж ты наделала, деточка моя…

Слёзы прорвались бурным потоком, все разом. Милава не утешала, только гладила по спине меж лопаток припавшую к её груди девушку.

Выплакавшись, Гордяна ещё долго стояла, уткнувшись в жёсткую дублёную кожу нагольного кожуха на материнской груди, сопя и шмыгая носом.

– Я не могла поступить иначе, мамо… – прошептала она в материнский платок. – Не могла.

Милава молчала, только по-прежнему поглаживала дочь по спине.