Кощеево седло

Купава кивнула. Она того не знала, но подозревала что-то подобное. Где ж ещё мог быть вернейший из верных гридней полоцкого князя, когда его господин, князь Всеслав был в киевском порубе?

Помолчали.

– Торопишься, сыне? – вздохнула Купава. Вот и сын был уже чужой… уходил куда-то, на княжью службу, отдалялся от матери…

– Да, мамо, – с каким-то облегчением даже выдохнул Невзор, пряча глаза. – Воевода Брень не велел излиха задерживаться.

– Тогда поезжай, Невзоре, – Купава быстро обвела голову сына обережным кругом. – Поспешай. Да осторожен будь, слышишь!

Невзор погонял коня, кусал губы от стыда – он обманул мать. Ничего подобного воевода Брень ему не говорил. И никуда не торопил.

Другое торопило мальчишку.

Другое.

Торопили его пронзительные, как осеннее небо, серые глаза Красы, той неразговорчивой девчонки из Сбеговой вёски.

Потому и спешил Невзор, потому и погонял коня.

И когда из колючей тёмной корбы ему навстречь шагнула девушка, вой едва успел осадить коня, взметнув копыта над её головой.

Гордяна!

– Постой, Невзоре…

Невзор насупился. Чего она от него хочет?! Вестимо, Невзор знал всё – и про то, как ручей прибил венок Гордяны к ногам его отца, и про то, как Гордяна спасла от полона княгиню, да и его, Невзора, мать и брата. И про её ссоры с матерью – тоже знал.

Знал. И считал, что это всё – совершенно не его дело. Он привык верить в своего отца и его правоту, и считал, что отец сам во всём разберётся.

Но от него-то что ей нужно?

– Постой, Невзоре… – повторила Гордяна, краснея стремительно и пламенно.

– Ну чего ещё? – от стеснения грубо спросил мальчишка, дёрнул щекой, досадуя на себя за грубость.

– Если вдруг… – она смолкла, словно не решаясь сказать. Потом всё же тряхнула головой и решительно сказала. – Ты воин, Невзоре. Грядёт новая война. И ты будешь рядом с отцом…

– Да, наверное, – с деланным безразличием сказал Невзор, хотя слова девушки зацепили в его душе самые чувствительные места – они были именно о том, о чём он мечтал.

– И тогда… – Гордяна вновь запнулась, но почти тут же продолжила. – Тогда передай ему от меня поклон.

Она смолкла.

Невзор ещё несколько мгновений молчал, словно чего-то ожидая.

– Это всё? – спросил он, наконец.

– Да.

Невзор молча толкнул коня пятками и помчался вдоль корбы – к серым глазам Красы.

А Гордяна смотрела ему вслед и беззвучно смеялась сквозь внезапно навернувшиеся на глаза слёзы.

2

До Полоцка оставалось вёрст пять, когда Серый впереди вдруг ощетинился и глухо зарычал. Невзор упруго привстал на стременах и, подвытянув из ножен меч, бросил вопрошающий взгляд на княгиню. Бранемира Глебовна склонила голову, и парень, толкнув коня пятками и ловко поднырнув под сосновую ветку, скрылся меж кустов. Щербина же бросил взгляд на остальных воев – тем хватило, и они тут же сгрудились вокруг княгининого поезда, в любой миг готовые ощетиниться копьями и мечами.

Купава невольно залюбовалась сыном – вот и вырос их первенец, вон какой воин удалой стал. Больше полугода уж как Посвящение прошёл, жизнь чужую в бою взял да право на меч заслужил.

Невзор прискакал вчера к Летавиному домику. Крупными глотками, не слезая с седла, пил сыту из ковша, поднесённого Гордяной – девушка старалась быть полезной княгине как могла, и тут тоже успела первой.

Княгиня вышла на крыльцо, терпеливо дождалась, пока гонец утолит жажду. Невзор подал ковш обратно и тут же соскочил с седла наземь:

– Исполать тебе, госпожа княгиня Бранемира Глебовна, – и протянул княгине берестяной свиток, стянутый красным шнурком и вислой печатью синего воска. – От воеводы Бреня весть.

Воевода Брень с невеликой (сотни две дружинных воев) ратью уже два месяца стоял станом при войском доме на Нарочи – ждал, пока Летава отпустит княгиню в Полоцк). И Невзор постоянно, каждую седмицу скакал то от Нарочи к Чёрному Камню, то обратно с берестом в калите, а то просто с устными словами воеводы альбо княгини. Каждую седмицу с тех пор, как старая ведунья укрыла от погони княгиню, Несмеяново семейство и Гордяну, дочку Мураша.

Упал на крыльцо разрезанный ножом шнурок – княгиня, как и любая русская женщина, всегда имела при себе нож. Скрипнув, развернулось бересто – Бранемира Глебовна, чуть сощурясь от яркого весеннего солнца, прочла написанное и уронила грамоту на крыльцо. Поворотилась к Щербине:

– Собирай людей, вели коней седлать!

И тут же у ведуньиной избушки встала сумятица – Щербина заждался. Засиделись в лесной глуши, хотя закиснуть от бездействия Щербина себе не давал и тут, в укрытом от посторонних глаз закутке кривской дебри – каждую седмицу ходил на охоту альбо просто по лесу бегал на лыжах, хоть и опасно было – следы оставались. Впрочем, ведуньину избушку берёг Чёрный Камень и воля самой Мокоши, без ведома Летавы ни одна мышь не могла мимо Камня прошмыгнуть, и любому, конному альбо пешему, ведунья могла дорогу спутать так, что лесные тропки вместо Нарочи вывели бы его к Припяти. Своим же можно было проходить невозбранно. Да и ушли уже новогородцы.