Кощеево седло

Купава с тоской глянула в сторону своего дома: хоть и жили в нём хорошо если месяцев пять в году, всё равно – свой дом. Родной уже, после стольких-то лет, прожитых за Несмеяном. Княгиня перехватила взгляд Купавы и подозвала коротким движением руки:

– Поезжай, Купаво.

– Матушка-княгиня… – радостно попыталась было возразить Купава, больше-то из чести даже, из того, что негоже оставлять госпожу посреди улицы и нестись к своему дому, проверять что там и как. Но княгиня перебила:

– Поезжай, Купаво! – повторила она властно. – За мной Щербина приглядит, а коль чего надо чего будет, так Гордяна поможет.

Девушка благодарно блеснула глазами, и Купава враз помрачнела, вспомнив про лесовичку. Коротко поклонясь госпоже, поворотила коня, подхватила с розвальней Жихорку – мальчишка проснулся и удивлённо вертел головой, разглядывая заплоты, рубленые стены теремов на каменных подклетах, высокие тесовые и лемеховые кровли.

Повинуясь княгине, за Купавой следом тронулись и менские сбеги из Моховой Бороды – двое мужиков с топорами наготове, Крапива и Взимок глядели на всех мрачно и в каждом встречном готовы были подозревать ворога – отвыкли от города, стали истыми лесовиками.

На дворе было пусто, серый зернистый снег на дворе неисхожен, но Купава чувствовала – чьи-то глаза внимательно глядят на неё откуда-то из терема, из построек ли хозяйственных. И ёжилась – не по себе было.

Женщина спешилась и земно поклонилась двору:

– Здрав будь, батюшка дворовый!

Щедро отломила кусок хлеба и бросила в дальний угол двора. И тут же ощущение пристального взгляда пропало, хоть и не совсем – дворовый признал своих.

Вперёд Купавы рыскнул Серый, шмыгнул в один угол двора, в другой, но нигде не зарычал, не ощетинился – похоже, никакого чужого следа не почуял. Мужики переглянулись, одобрительно качнули головами и одновременно шагнули к крыльцу, увязая в снегу. Купава невольно подумала – не были бы они такими разными, кто-нибудь незнакомый мог бы подумать, что Взимок и Крапива – братья. Но Взимок был коренастый и светло-русый, с пронзительно-синими глазами и сплюснутым носом-репкой на круглом лице – про таких мужиков так и думается, что простоваты да неуклюжи. Так и про Взимока думалось. А Крапива – худой, высокий и черноволосый, с прямым носом и костистым лицом. А глаза – туманно-серые. Они не были ни братьями, ни вовсе никакими родственниками. Даже сябрами не были. А теперь вот – почти что родня…

Дверь в сени была подпёрта толстым колом. Купава усмехнулась – она сама и поставила этот кол, когда уезжала на отцов починок по осени. Всё было в сохранности, никто не посягнул на жильё княжьего воя. Да и то сказать – посягни, попробуй.

Крапива вышиб кол и распахнул дверь перед Купавой – входи, хозяйка. Изнутри пахнуло застарелым запахом нежилого дома, сыростью и плесенью. Уезжая, Купава и помыслить не могла, что едет надолго – дня на три, ну на седмицу, ну на две, в конце концов! Но на четыре же месяца без малого?! Не на всю ж зиму?!

В горнице Купава вновь поклонилась и положила на стол второй кусок горбушки:

– Здрав будь, батюшка домовой! Не серчай, что долго не была, прости вину мою…

Ничего не случилось. Но словно что-то беззвучно крякнуло и заворочалось в углу, пробежало по крыше лёгкими шагами, засмеялось за печкой – тоже без звука, но так, что было слышно всем.

Дом ожил.

Слышно стало, как скребётся за окном на дворе Серый, как чуть скрипит на едва заметном ветру отворённая калитка, как шуршат где-то далеко в подпечке мыши. Похозяйничали, небось, тут пока хозяйки не было, и в бертьянице, и в сусеках.

Купава глубоко вздохнула и с облегчением засмеялась, устало села на лавку у стены и сказала:

– Несите дрова, мужики. Будем печь топить… избу мыть…

Услышала, как Люта, дёргая Забаву за подол, шёпотом спрашивает:

– Мамо, мамо, а мы что, теперь жить здесь будем?

И успела ответить раньше Забавы:

– Будем, девонько, будем.

Когда в отворённые ворота прошла сябровка, печь уже топилась, и в доме пахло чистотой и свежим тестом – Забава успела поставить из взятой в дорогу муки опару и теперь вместе с Купавой и Дарёной обтирали щёлоком пыль и паутину со стен. Крапива и Взимок на дворе кололи дрова. Люта на крыльце играла с Серым, довольно щурящимся сквозь падающие на глаза космы.

Сябровка остановилась, настороженно глядя на незнакомых мужиков на дворе, поправила в задумчивости на голове вдовий убрус, но ту на крыльцо вышла Купава в наброшенном на плечи мужнином кожухе и окликнула радостно:

– Матушка Невера!

Сябровка вздрогнула, шагнула на двор и коротко поклонилась:

– Здрава будь, Купава Калинична!

А через несколько мгновений обе, обнявшись, сидели на крыльце и плакались друг другу в убрусы.

Невера давно уж вдовела, но и её не обошла стороной война – старший сын погиб ещё на Немиге, младший осенью ушёл в войский дом где-то в придвинских лесах.

– Ну скоро воротится, – говорила Купава, гладя вдову по плечу, покрытому стёганой телогреей – плохо уже грели старые кости.

– А твой-то!