Кощеево седло

Протвичи, толкаясь в толпе, пробились-таки к воротам (не став последними, кто в ворота прошёл – чтобы потом дразнили телепнями и трусами?) и оказались на широкой поляне между воротами городца и заснежено-замёрзшим руслом Яузы. И сразу же увидели врага – всего в двух перестрелах ровным строем стояла стена воев, щит к щиту. И у Жизнемира заломило зубы – он тут же понял, что эта рать им не по зубам – и сильнее, и многочисленнее.

Что-то будет?

Краем глаза Жизнемир примечал там и тут в строю войска Ходимира и Межамира знакомые лица – похоже, кое-кто из соседей-дедичей, прослышав о войне, поспешил за ним следом, точно так же решив отстаивать своё право собирать дань и владеть землёй. Вот теперь и поглядим, кто чего стоит, – подумал он вдруг с внезапным чувством обречённого восторга. Лечь, так лечь, не стыдно детям и внукам вспоминать будет его, Жизнемира. И сам подивился таким ярким чувствам – не мальчишка вроде уже. Сама Жница стояла где-то за спиной и это чувство бодрило, заставляло мыслить и ощущать остро, как в юности.

У ростовчан вдоль строя мчался яркий всадник в алом плаще и золотом шеломе (уж не сам ли Мономах? – говорят, он мальчишка совсем, ровесник его Третьяка и Голчана). Вновь заревели рога сразу с обеих сторон, качнулись и опустились копья, превращая строй ростовчан в острожалого железного ежа, который медленно двинулся вперёд.

Не дожидаясь приказа, Жизнемир потянул из налучья лук, быстро согнул его и завязал, выхватил из тула стрелу. И уже накладывая её на тетиву, услышал крики:

– Не стрелять без приказа! Даром стрелы не кидай!

Опамятовал.

И верно, спешить-то к чему? Перепал ты, Жизнемире. Дедич покосился на своих (не заметил ли кто его оплошки?), но протвичи тоже без отрыва глядели на надвигающийся вражеский строй, сжимая луки и стрелы.

Жизнемир невольно облизал пересохшие губы – было жарко, невзирая на мороз. Над головами воев столбами стояли облака густого пара. В первом ряду московлян и корьдничей тоже склонились копья, готовясь принять первый удар ростовской рати.

Сзади, словно плетью хлестнув, раздался резкий короткий выкрик (слов разобрать было нельзя, но удивительное дело, поняли все!), в строю московлян и корьдничей вскинулись луки, разом заскрипели полсотни тетив, натягиваясь. Жизнемир дотянул тетиву до уха, ловя миг, когда ростовчане переступят незримую черту и станут доступными для удара стрелой, дождался и спустил тетиву, больно стегнувшую его по предплечью. Густой и растянутый звук взлетающих стрел раскатился по полю, и тут же исчез, съеденный другим звуком – нарастающим свистом налетающих ростовских стрел. С той стороны тоже сыпанули стрелами – щедро, пригоршней, как зерном из севалки на пашню по весне.

Успел подхватить прислонённый к ноге щит, вскинул над головой. Частые удары, словно кто-то бил по щиту, как по городовому билу – разом ударило пять или шесть стрел. Треснула доска, белизна щепы бросилась в глаза, хищное жало стрелы просунулось внутрь щита, мало не досягнув до Жизнемировой руки.

И почти тут же опять заревел рог. Откуда-то издалека, из-за Яузы.

Битва остановилась.

За Яузой возникло движение – сквозь оснеженные и заиндевелые кусты выламывались на речной берег вои, сыпались вниз, на лёд, бежали через реку и выбирались на другой берег, тут же сбиваясь в плотный строй, такой же, как и у ростовской рати. Над строем, качнувшись, взвился стяг – чёрная волчья голова на алом полотнище.

Ходимиричи! Корьдно!

Ростовская рать замерла, потом чуть вспятила – совсем чуть-чуть, едва заметно. Им сейчас оставалось меньше перестрела до московлян, но пока Мономах ломает строй Ходимира и Межамира, эти невестимо откуда взявшиеся вои досягнут до ростовского тыла и тогда дружине Мономаха останется только погибнуть с честью – чужаков под Ходимировым стягом было не меньше, чем во всей ростовской рати.

Жизнемир шало повёл головой, ловя взгляды стоящих вблизи воев, словно пытаясь отыскать ответ на вопрос – что это вои, откуда у князя Ходимира такая дружина, с каких животов? И тут же вспомнил рассказы приехавших в полюдье с князем воев о пришедших осенью из Полоцка варягах – дружине княжича Рогволода, которую тот летом набрал на Варяжьем поморье. Вспомнил Ходимирова гонца, варяжко Богуша, который останавливался у него в Протвине и всё понял.

Замерший на миг строй ростовской рати вдруг вновь качнулся вперёд. Ходимир понял – Мономах выбрал единственный способ попытаться выиграть. Сейчас ростовчане ринут внапуск, пробьют неровный рваный строй московлян, вломятся в открытые ворота городца и закроются внутри. И тогда им, Ходимиру с Рогволожей дружиной и Кучке придётся изрядно поломать зубы, чтобы выковырять их оттуда.

Время натянулось и зазвенело, словно перетянутая струна на гуслях – ещё чуть поверни колок и – и лопнет.

И почти никто не заметил, как над москворецким берегом выросла высокая худая фигура старика с посохом. Постояла несколько мгновений и двинулась по полю, входя между противостоящими ратями.