Кошка и Токио

И хотя он понимал, что Боб совершенно прав, Канда не смог себя сдержать, выпустив наружу все напряжение последнего часа:

– Ты безмозглый идиот! Как мы сможем клонировать кошку, если ты отпустил ее?! Как можно быть настолько тупым? – Стиснув кулаки, профессор с силой прижал их ко лбу.

– Профессор, успокойтесь, пожалуйста… – Робот говорил своим обычным сдержанным тоном – примерно средним между автоматическим и человеческим, что лишь еще сильнее взбесило профессора.

– Не говори мне успокоиться! Что ты можешь в этом понимать?! И вообще ты всего лишь раб, слуга! Не смей мне дерзить!

Боб осознал потенциальную возможность конфликта. Будь он человеком, то наверняка сказал бы сейчас что-нибудь не то, еще сильнее настроив против себя профессора. Однако Боб был устроен иначе. Он создан так, чтобы ладить с людьми. А потому мгновенно вычислил наилучший вариант ответа для разрешения конфликта.

– Профессор. У нас остались резервные копии результатов сканирования. Можно попытаться распечатать кошку с них. Это займет еще один день, однако в этом нет ничего сложного.

Профессор медленно разжал кулаки и опустил руки.

– Извини, Боб. Я просто очень устал и расстроен…

– Все в порядке, профессор. Я понимаю.

– Понимаешь? – подозрительно прищурился на него Канда. – Ведь сейчас я должен пойти к дочке и сообщить ей, что ее бесценная кисонька пока вернуться не может. Есть какие-нибудь соображения, как облегчить разочарование ребенка?

– Скажите, что сейчас я присматриваю за ее Китти-тян. Она поймет. – Боб произнес это так, будто говорил о сбоях в программном обеспечении или о неработающем принтере. Совет был полезным, но почему-то неутешительным.

Профессор отправился домой пешком.

Вернувшись, Канда очень удивился, почувствовав в доме прохладу. Он поднялся к спальне дочери, однако девочки там не оказалось.

– Соноко-тян!

Он заглянул в ванную, но и там никого не было.

Канда спустился вниз, проверил кухню, столовую, затем прошел в гостиную.

Стеклянная дверь была сдвинута. Холодный ветер вовсю колыхал занавески.

Он подошел к двери и выглянул наружу, в темноту. Щелкнул выключателем, зажигая свет перед домом. Прожектор высветил центральную часть сада. В самой его середине лежала на земле Соноко. Канда припустил к ней. И стоило ему выбежать, как в то же мгновение из рук девочки выскочила кошка и запрыгнула на ограду.

Соноко лежала, свернувшись в позе эмбриона. Она задыхалась, изо рта выступила пена. Вокруг ее рта и на руках уже начали образовываться жуткие красные волдыри. Канда взял ее на руки и понес в дом. Девочка открыла один глаз, мутный и оплывший, и посмотрела на отца.

– Папа…

– Соноко! Что ты делаешь тут, на холоде?!

– Ты же велел мне… не выпускать Китти-тян.

Фрагмент А[105]

С воплем отчаяния профессор Канда подхватил Соноко на руки.

Неся ее обратно в дом, он чувствовал на сердце свинцовую тяжесть. Разве это не его рук дело? Ведь именно он создал эту кошку – эту ужасную милую кошечку, что, с одной стороны, принесла Соноко столько радости и тепла, скрасив ее одиночество, а с другой – причинила ей страдания. Он шел, и слезы застилали ему взор. И в мозгу у него снова и снова прокручивалась единственная фраза:

«Как часто причиняют нам боль те, кого мы больше всего любим».

Фрагмент Б

Кошка потрусила прочь от вызванного ею переполоха. От ее мягких шагов по снегу протянулась цепочка изящных следов. За столь великолепную грациозность можно было бы простить все вызванные этим существом волнения. Она шла себе дальше по городу, вынашивая какие-то собственные планы и следуя своим путем. И никогда не оглядывалась на произошедшее.

О, сколько любопытных историй могла бы поведать эта кошка!

Но какое ей дело до жизни людей – пусть даже маленькой Соноко, которая так ее полюбила?

Ибо кошка – это всего лишь кошка, и она не в силах изменить свою природу.

Бакенеко

– Ох ты ж! – ругается Вада, угодив ногой в глубокую лужу под водительской дверцей. – Когда в Токио сезон дождей, чувствуешь себя точно под мышкой у атлета.

– А далеко еще до заведения? – спрашивает Ямадзаки.

– Недалеко, старик.

– Чего? – вскидывается Ямадзаки, возмущенно глядя Ваде в затылок. Затем бормочет под нос: – Такому жирдяю, как ты, в самый раз как следует размяться.

– Пардон, я не расслышал? – оборачивается к нему Вада.

– Иди давай! Топ-топ! – нетерпеливо отмахивается ладонью Ямадзаки.

Двое мужчин в сумерках бредут по узкой улочке в направлении станции, шлепая черными ботинками по мокрому тротуару, а дождь нещадно молотит по их зонтикам. По обеим сторонам от них изливают холодное свечение пурпурные и голубые неоновые огни множества мелких закусочных и баров.