Кошка на голубятне. Бледный конь. И в трещинах зеркальный круг

— На Бентал-стрит, двадцать три. Сказали, что женщина помирает. Вот миссис Коппинс меня и послала. Ведь это ка-то-лический священник, да? А викарий[122], сказали, не годится.

Миссис Джерати, подтвердив, что да, католический, велела не сходить с места, а сама пошла в дом. Минуты через три появился высокий пожилой священник с черным саквояжем.

— Я отец Герман, — сказал он. — Бентал-стрит, говоришь? Это возле сортировочной станции?

— Точно В двух шагах отсюда.

Они двинулись в путь. Священник шел быстро, большими шагами.

— Ты, кажется, сказал «миссис Коппинс», так?

— Это хозяйка. Которая комнаты сдает. А позвать вас велено к квартирантке. Фамилия ее Дэвис, что ли…

— Дэвис… Дэвис… Что-то я не припомню…

— Да ваша она, ваша! Ка-то-лического прихода то есть… А викарий, сказали, не годится.

Священник кивнул. Через несколько минут они уже были на Бентал-стрит. Мальчишка указал на большой, неприглядного вида дом в ряду других больших и неприглядного вида домов.

— Вам вот сюда.

— А ты не пойдешь?

— Я не здесь живу. Миссис Коппинс мне денежку дала, чтоб я привел вас.

— Ясно. А как тебя зовут?

— Майк Портер.

— Спасибо, Майк.

— Да пожалуйста, — сказал Майк и, насвистывая, пошел своей дорогой.

Дверь дома № 23 открылась; возникшая на пороге миссис Коппинс, крупная и краснолицая, обрадовалась приходу священника.

— Заходите, заходите. По-моему, она на ладан дышит. По правде, в больнице бы ей надо быть, а вовсе не здесь, так ведь доктора у нас теперь разве допросишься? У сестры моей муж, когда ногу сломал, шесть часов доктора дожидался. Позор, да и только! Одно название, что здравоохранение!.. Деньги дерут, а как помощь оказать — так и нет их! — негодовала она, ведя священника вверх по узкой лестнице.

— А что с ней такое?

— Да вот грипп был. Потом вроде лучше стало. Она и вышла, раньше времени, наверное. Так или иначе, вчера вечером вернулась — краше в гроб кладут. Легла. Есть ничего не ела. Доктора не велела звать. А утром я сразу смекнула, что у нее лихорадка — не приведи Господь какая. Болезнь на легкие перекинулась.

— Воспаление легких?

С трудом вскарабкавшаяся по лестнице миссис Коппинс запыхтела, как паровоз, что, видимо, должно было означать «да».

Распахнув дверь, она посторонилась, чтобы пропустить отца Германа, и, с деланной бодростью крикнув в глубину комнаты: «А вот и благочинный к вам пожаловал, теперь все наладится!» — ретировалась.

В обставленной старомодной викторианской[123] мебелью комнате было очень чисто и опрятно. Возле окна лежала женщина. При появлении священника она слабо повернула голову.

— Вы пришли… у нас мало времени, — проговорила она, задыхаясь, — такое злодейство… Я должна… должна… я не могу умереть вот так… покаяться… грех мой… великий… тяжкий грех..

Взгляд ее блуждал, потом глаза прикрылись. Речь стала невнятной.

Подойдя к кровати, отец Герман произнес слова, которые ему приходилось произносить столь часто — увы, слишком часто, — ободряющие слова утешения и веры, ради чего и был призван. В комнате воцарился покой. Взгляд несчастной перестал выражать страдание.

Затем, когда священник кончил молитву, умирающая заговорила опять:

— Остановить… надо остановить… Вы должны.

— Я сделаю все, что надо. Доверьтесь мне, — с ободряющей решительностью сказал священник.

Немного погодя одновременно прибыли доктор и машина «Скорой помощи». Миссис Коппинс встретила их с мрачным злорадством.

— Опоздали, как всегда! — сказала она. — Она скончалась!

2

Отец Герман возвращался, когда уже темнело. Вечером обещали туман, и он действительно сгущался. Священник приостановился, нахмурился. Какая фантастическая, необычайная история! Интересно, сколько в ней от бреда, от высокой температуры? Доля истины во всем им услышанном, несомненно, есть, но какова эта доля? Во всяком случае, крайне важно записать фамилии, пока они не выветрились из памяти. А то потом у него собрание религиозного общества. Он быстро завернул в первое попавшееся кафе и, заказав чашку кофе, сел и огляделся. Ощупал изнутри карман сутаны. Ах эта Джерати — ведь просил же он ее починить подкладку. Как всегда, безрезультатно записная книжка, огрызок карандаша и монетки провалились в подкладку. Несколько монеток и карандаш ему удалось извлечь, но с записной книжкой дело обстояло хуже. Когда принесли кофе, он попросил еще и листок бумаги.

— Такая устроит?

Это был клочок бумаги от разорванного пакета. Отец Герман кивнул и взял его. И начал записывать фамилии — это самое главное, только бы не забыть их. Ведь у него плохая память на фамилии.

Дверь с шумом распахнулась, впустив в кафе трех молодцов в костюмах стиля «ретро», которая тут же с шумом принялась рассаживаться.

Отец Герман закончил свой список. Свернув клочок бумаги, он хотел было положить его в карман, но вспомнил о дыре и поступил так, как не раз до того, — сунул его в ботинок.