Кошка на раскаленной крыше

Папа. Ты всеми правдами и неправдами обзаводишься собственной землей, создаешь на ней хозяйство, оно крепнет и разрастается, и не успеешь оглянуться, как все уплывает у тебя из рук, прямо-таки уплывает из рук!

Брик. Такова жизнь, Папа. Говорят, природа не любит пустоты.

Папа. Говорят-то говорят, но иной раз подумаешь, что пустота в тысячу раз лучше той дряни, которой природа заполняет ее. Кто-то стоит у той двери?

Брик. Ага.

Папа (понизив голос). Кто?

Брик. Кому интересно знать, о чем мы разговариваем.

Папа. Гупер? Гупер!

Предусмотрительно выдержав паузу, в дверях галереи появляется Мэй.

Мэй. Вы звали Гупера, Папа?

Папа. А, это была ты.

Мэй. Вам нужен Гупер, Папа?

Папа. Нет, и ты тоже не нужна. Мне нужно, чтобы никто мне не мешал, пока я тут секретничаю с моим сыном Бриком. Здесь слишком душно, чтобы сидеть за закрытыми дверями, но если для того, чтобы я мог поговорить по секрету с моим сыном Бриком, я обязательно должен встать и закрыть эти двери, прошу предупредить меня, и я их закрою. Потому что я терпеть не могу, когда подслушивают, фискалят и шпионят.

Мэй. Но за что же, Папа…

Папа. Ты не учла, что светит луна и от тебя падает сюда тень!

Мэй. Я просто…

Папа. Ты просто шпионила, и сама это знаешь!

Мэй (начинает шмыгать носом и разражается рыданиями). О Папа, вы почему-то так жестоки к тем, кто действительно вас любит!

Папа. Хватит, хватит, хватит! Я выселю вас с Гупером к чертям собачьим из той соседней комнаты. Какое вам дело до того, что происходит здесь ночью между Бриком и Мэгги? Вы подслушиваете по ночам, как парочка заправских сыщиков, и идете потом доносить обо всем, что услышали, Маме, а та приходит ко мне и сообщает: так-то, мол, и так-то, они, мол, сами слышали, какие дела творятся у Брика с Мэгги, и, ей-богу, меня тошнит от всего этого. Выселю к черту вас с Гупером из той комнаты, так и знайте; не выношу, когда подслушивают да шпионят, у меня с души от этого воротит!

Мэй закидывает назад голову, возводит очи к небу и воздевает вверх руки, как бы моля Бога сжалиться над ней, жертвой несправедливости, затем прижимает к носу платок и выбегает вон из комнаты, громко шурша юбками.

Брик (теперь он возле бара). Значит, подслушивают?

Папа. Да. Подслушивают и сообщают Маме о том, что здесь происходит между тобой и Мэгги. Они говорят, что… (запнувшись, как бы от смущения) ты не спишь с ней, что ты спишь на диване. Это так или нет? Если Мэгги тебе не нравится, избавься от Мэгги! Что это ты там делаешь?

Брик. Подливаю себе виски.

Папа. Ты знаешь, сын, что ты крепко втянулся в это?

Брик. Да, сэр, да, я знаю.

Папа. Из-за этого ты бросил работу спортивного комментатора – из-за привычки к спиртному?

Брик. Да, сэр, да, сэр, похоже, что так. (Он неопределенно и дружелюбно улыбается отцу над вновь наполненным стаканом.)

Папа. Не говори об этом в таком тоне, сын, дело слишком серьезное.

Брик (неопределенно). Да, сэр.

Папа. И, послушай, не разглядывай ты эту чертову люстру…

Пауза. Голос Папы звучит хрипло.

Ее тоже мы приобрели в Европе – на распродаже вещей после большого пожара.

Новая пауза.

Жизнь – вот что важно. Надо держаться за жизнь – больше не за что. Тот, кто пьет, попусту растрачивает свою жизнь. Не делай этого, держись за свою жизнь. Больше ведь не за что держаться… Сядь-ка вот здесь, чтобы мы могли поговорить, не повышая голоса, а то в этом доме у стен есть уши.

Брик (ковыляет через комнату, чтобы сесть рядом с отцом на диване). Ладно, Папа.

Папа. Вот ты ушел… как это получилось? Разочаровался в чем-то?

Брик. Не знаю. Может, ты знаешь?

Папа. Я тебя спрашиваю, черт побери! Откуда мне-то знать, раз ты не знаешь?!

Брик. Ничего особенного: занялся этим делом и увидел, что рот у меня словно ватой набит. Постоянно не поспевал за тем, что происходило на поле, ну и…

Папа. Ушел!

Брик (дружелюбно). Да, ушел.

Папа. Сын!

Брик. А?

Папа (шумно и глубоко затягивается сигарой; затем, внезапно наклонившись, с шумом выдыхает дым и подносит руку ко лбу). Вот так так! Ха-ха! Слишком сильно затянулся, голова немного закружилась…

Бьют каминные часы.

Почему людям так чертовски трудно разговаривать?

Брик. Да…

Часы продолжают мелодично отбивать десять часов.