Кошка на раскаленной крыше

Папа (пропуская его слова мимо ушей). Да, сударь, так уж устроена жизнь, человек – животной смертное, но и умирая, он не жалеет других, куда там… Ты что-то сказал?

Брик. Да.

Папа. Что?

Брик. Подай мне костыль – я не могу встать.

Папа. Куда это ты собрался?

Брик. Прогуляться к бару…

Папа. А-а, на, возьми. (Подает Брику костыль.) Да, так вот, человек – животное смертное и, если у него есть деньги, он покупает, и покупает и покупает. Я думаю, он скупает все, что только может купить, по той причине, что где-то в глубине души лелеет безумную надежду: а вдруг я куплю среди прочего вечную жизнь?! Но так никогда не бывает… Человек – это такое животное, которое…

Брик (стоя у бара). Ну, Папа, ты разошелся сегодня: говоришь без умолку.

Пауза. Снаружи доносятся голоса.

Папа. Намолчался за последнее время: ни слова не говорил, сидел и глядел в пространство. А на душе такая тяжесть лежала. Зато сегодня у меня камень свалился с души. Поэтому я и разболтался. Почувствовал себя на седьмом небе…

Брик. Знаешь, чего бы мне хотелось больше всего?

Папа. Чего?

Брик. Полной тишины. Мертвой тишины, которую ничто бы не нарушало.

Папа. Почему?

Брик. Потому что тишина покойней.

Папа. Слушай, оставим-ка мертвую тишину для могилы. (Довольный, посмеивается.)

Брик. Ты кончил говорить со мной?

Папа. Почему тебе так хочется заставить меня молчать?

Брик. Да ведь сколько раз уже так бывало! Ты говоришь: «Брик, мне нужно с тобой побеседовать», но, когда мы принимаемся беседовать, настоящего-то разговора так и не получается. Потому что ничего не говорится. Ты восседаешь на стуле и разглагольствуешь о том и о сем, а я делаю вид, что слушаю. Я стараюсь показать, что слушаю, но на самом деле не слушаю, почти не слушаю. Людям… ужасно трудно… общаться друг с другом… А у нас с тобой это вообще не…

Папа. Ты когда-нибудь испытывал страх? Я хочу сказать, ты когда-нибудь по-настоящему ощущал ужас перед чем-то? (Встает.) Минуту, я закрою сейчас эти двери… (Закрывает двери на галерею с таким видом, словно собирается сообщить важный секрет.) Брик…

Брик. Что?

Папа. Сынок, а ведь я думал, что у меня это!

Брик. Что – это? Что – это, Папа?

Папа. Рак!

Брик. О…

Папа. Думал, костлявая уже положила мне на плечо свою тяжелую, холодную лапу!

Брик. И все время молчал об этом.

Папа. Свинья визжит, а человек молчит об этом, хотя у него нет того преимущества, которое есть у свиньи.

Брик. Что же это за преимущество?

Папа. Не знать… что ты смертен – большое утешение. У человека нет такого утешения, он единственный среди всех живых существ ведает о смерти, знает, что это такое. Прочие твари – те живут и умирают в неведении, так уж заведено в мире. Они умирают в неведении, ничего не зная о смерти, и все же свинья визжит, но человек – иногда он может и помолчать об этом. Иногда он (в словах старика звучит подспудная яростная сила) умеет молчать об этом. Как ты думаешь…

Брик. Что, Папа?

Папа. Не наделает вреда этому колиту стаканчик виски?

Брик. Нет, сэр, не наделает. Может, даже пойдет на пользу.

Папа (с внезапной волчьей ухмылкой). Черт возьми, у меня слов нет! Я как заново родился! Бог ты мой, я ожил, живу! Я жив, сынок, жив!

Брик глядит вниз – в свой стакан.

Брик. Ты лучше себя чувствуешь, Папа?

Папа. Лучше? Еще бы! Я могу дышать полной грудью! Всю свою жизнь я был как крепко сжатый кулак… (Наливает себе виски.) Бил, молотил, крушил! А теперь я собираюсь разжать эти стиснутые в кулак руки и легко касаться ими всего… (Протягивает руки и как бы ласкает воздух.) Знаешь, что у меня на уме?

Брик (неопределенно). Нет, не знаю. Что же у тебя на уме?

Папа. Ха-ха! Развлечения! Развлечения с женщинами!

Улыбка на лице Брика несколько тускнеет, но не исчезает.

Уф, Брик, это зелье все нутро обжигает! Да, мальчик. Я тебе сейчас одну вещь скажу – ты, наверно, и не подозреваешь. Мне пошел шестьдесят шестой год, а я все еще хочу женщин.

Брик. Силен ты, Папа. По-моему, это удивительно.

Папа. Удивительно?

Брик. Восхитительно, Папа.

Папа. Что верно, то верно, это и удивительно, и восхитительно. До меня вдруг дошло, как мало я брал от жизни. Упустил столько возможностей, потому что хотел выглядеть порядочным, боялся нарушить приличия. Порядочность, приличия – дерьмо это, вздор! Все это чушь, чушь, чушь! Я понял это только теперь, после того как заглянул смерти в лицо. И раз уж костлявая убралась восвояси, я постараюсь взять свое – пущусь, что говорится, во все тяжкие!

Брик. Во все тяжкие?