Кошка на раскаленной крыше

Маргарет (мелодичным голосом). В моем роду рабов освободили еще за десять лет до отмены рабства! Мой прапрадед предоставил своим рабам свободу за пять лет до начала войны между Южными и Северными штатами!

Мэй. О боже милостивый! Мэгги снова взобралась на свое родословное дерево!

Маргарет (мелодично). Что-что, Мэй? О, а где же Папа?

Разговор ведется в очень быстром темпе: знаменитая «живость речи» южан.

Мама (ко всем присутствующим). По-моему, Папа просто устал. Он любит свою семью; любит, когда все близкие собираются вокруг него, но это, конечно, нагрузка для его нервов. Сегодня вечером он был сам не свой. Папа был совершенно сам не свой, я же видела, у него каждый нерв был напряжен.

Тукер. По-моему, он молодцом.

Мама. Да-да! Просто молодцом. Вы заметили, сколько всего он проглотил за ужином? Все заметили, какую гору еды он уписал? Прямо-таки за двоих поел!

Гупер. Как бы он не пожалел об этом.

Мама. Видели, как он уплетал огромный ломоть маисового хлеба с черной патокой?! Дважды подкладывал себе тушеной свинины с фасолью и рисом.

Маргарет. Папа – любитель тушеной свинины. У нас был настоящий деревенский ужин.

Мама (одновременно с Маргарет). О, он просто обожает тушеную свинину. А засахаренный батат? Да того, что он уничтожил за столом, хватило бы, чтобы до отвала накормить негра-поденщика!

Гупер (со злорадным удовольствием). Как бы не пришлось ему потом расплачиваться за это…

Мама (негодующе

). Что ты мелешь, Гупер?

Мэй. Гупер говорит, как бы это не причинило Папе мучений сегодня ночью.

Мама. Ах, брось ты «Гупер говорит, Гупер говорит»! Почему это Папа должен мучиться? У него просто нормальный аппетит! Он же совершенно здоров, если не считать нервов; этот человек здоров как бык! А теперь он сам знает, что здоров, поэтому и умял такой ужин. У него прямо камень с души свалился: еще бы, узнать, что ты не обречен, когда уже считал себя обреченным…

Маргарет (грустно, мелодичным голосом). Дай ему Бог всего самого лучшего…

Мама (неопределенно). Дай бог, дай бог… А где Брик?

Мэй. Там…

Гупер. Пьет…

Мама. Я знаю, что он пьет. И нечего вам постоянно показывать мне пальцем на то, что Брик пьет. Как будто я без ваших напоминаний не знаю, что мальчик пьет!

Маргарет. Браво, Мама! (

Хлопает в ладоши.)

Мама. Не он один. Люди пили, пьют и будут пить, покуда гонят это зелье и разливают по бутылкам.

Маргарет. Что правда, то правда. Непьющие мужчины никогда не внушали мне доверия.

Мэй. Гупер капли в рот не берет. Значит, Гупер не внушает тебе доверия?

Маргарет. Слушай, Гупер, разве ты не пьешь? Если бы я знала, что ты не пьешь, я бы воздержалась от этого замечания…

Мама. Брик!

Маргарет. …во всяком случае, в твоем присутствии. (Мелодично смеется.)

Мама. Брик!

Маргарет. Он все еще прохлаждается на галерее. Я пойду приведу его, и тогда мы сможем поговорить.

Мама

(встревоженно). Не понимаю, к чему этот таинственный семейный совет.

Неловкое молчание. Мама переводит взгляд с одного лица на другое. Тихонько рыгнув, невнятно бормочет: «Прошу прощения…» Затем она раскрывает декоративный веер, висящий у нее на шее, черный кружевной веер, гармонирующий с ее кружевным платьем, и начинает обмахивать вянущий букетик, приколотый к корсажу, нервно втягивая воздух носом и поочередно вглядываясь в лица. По-прежнему царит тревожное молчание. Маргарет зовет: «Брик!» Брик что-то напевает на залитой лунным светом галерее.

Мама. Не понимаю, что здесь стряслось, у вас у всех такие вытянутые лица! Гупер, открой, пожалуйста, дверь в холл, а то тут прямо дышать нечем, никакого движения воздуха.

Мэй. По-моему, Мама, лучше оставить эту дверь закрытой до окончания нашего разговора.

Мама. Ваше преподобие, может быть, вы откроете эту дверь?

Тукер. Конечно, конечно.

Мэй. Я просто хотела сказать, что мы должны позаботиться о том, чтобы Папа не услышал ни слова из нашего разговора.

Мама. Вот те на! Нет уж, это Папин дом, и я не позволю говорить о нем ничего такого, что не предназначалось бы для его ушей!

Гупер. Послушай, Мама, дело в том…