Кошка на раскаленной крыше

Брик. Извращенцами… (По тому, как он произносит это слово, ощущается, сколь глубоко и прочно усвоены его сознанием общепринятые нравственные представления того мира, который с юных лет увенчал его лаврами.)

Папа. Я сказал Мэй и Гуперу…

Брик. Плевал я на Мэй и Гупера, плевал на всех лжецов и на грязные выдумки! У нас с Капитаном была чистая, истинная дружба! Мы дружили с ним практически всю жизнь, пока Мэгги не вбила себе в голову то, о чем ты говоришь. Нормально это? Нет! Такая дружба – слишком большая редкость, чтобы быть чем-то нормальным, любое настоящее чувство между двумя людьми – слишком большая редкость, чтобы быть чем-то нормальным. О, иногда он клал руку мне на плечо или я клал руку ему на плечо; бывало даже, когда мы, выезжая на матчи в другие города и остановившись в одном номере, обменивались рукопожатием перед тем, как пожелать друг другу спокойной ночи; да, а еще мы пару раз…

Папа. Брик, никто же и не считает это ненормальным!

Брик. Напрасно, потому что это не было нормальным. Наша дружба была чистой и подлинной, а это как раз ненормально.

Они долго и пристально смотрят друг другу в глаза. Наконец напряжение спадает, и оба отворачиваются, словно почувствовав утомление.

Папа. Да-а, очень… трудно… разговаривать…

Брик. Что ж, тогда давай оставим это…

Папа. Отчего сломался Капитан? Отчего сломался ты?

Брик снова впивается глазами в отца. В глубине души Брик уже решил, пока еще сам не подозревая о принятом им решении, сказать отцу, что тот умирает от рака. Только так смогут они свести счеты: одна недопустимая вещь в обмен на другую.

Брик (зловеще). Ладно. Ты сам напросился, Папа. Мы наконец поговорим начистоту, как ты хотел. Уклоняться поздно, так давай уж доведем этот разговор до конца и не оставим ничего невысказанным. (Ковыляя, снова направляется к бару.) Да. (Открывает отделение для льда и неторопливо достает серебряные щипцы, любуясь их тусклым, заиндевелым блеском.) Мэгги уверяет, будто мы с Капитаном подались после университета в профессиональный футбол, потому что страшились стать взрослыми… (Шаркая ногой и стуча костылем, выходит на авансцену. Так же как и Маргарет в те моменты, когда ее речь становилась речитативной, он смотрит в зал, приковывая к себе внимание зрителей своим прямым, сосредоточенным, пристальным взглядом, – «трагически элегантная» фигура сломленного человека, просто и искренне рассказывающего всю правду, которая ему известна.) Хотели, мол, и дальше перебрасываться мячом, делать эти длинные-длинные, высокие-высокие передачи, которые никакой соперник не мог прервать, и дальше вести нашу знаменитую «воздушную атаку»! Мы и впрямь еще один сезон продолжали упиваться «воздушной атакой», играли азартно, классно! Да, но… тем летом Мэгги поставила вопрос ребром, сказала: «Или сейчас, или никогда», и тогда я женился на Мэгги…

Папа. Как она была в постели?

Брик (скривив губы). Великолепна! Лучше не бывает!

Папа кивает – он так и думал.

Осенью она поехала со «Звездами Юга» в спортивное турне по стране. О, Мэгги показала себя молодчагой, своим парнем, лучшей болельщицей в мире. Она носила… носила высокую медвежью шапку – мы называли ее кивером, крашеную кротовую шубку, кротовую шубку, выкрашенную в красный цвет! Чего только она не выделывала! Снимала бальные залы в отелях под торжества в честь победы и слышать не желала о том, чтобы отменить заказ, когда игра кончалась нашим поражением… Кошка Мэгги! Ха-ха!

Папа кивает.