Космическая опера

Надзиратель согласился вернуться в зал; леди Изабель присела рядом с ним и в течение часа, с помощью Бернарда Бикеля, иногда вставлявшего полезные замечания, терпеливо объясняла водяному историю, философию и структуру классической земной музыки в целом и «большой оперы» в частности. Надзиратель вежливо слушал и даже делал время от времени какие-то заметки. «А теперь, – объявила леди Изабель, – мы предложим вашему вниманию еще одну оперу. Что бы такое выбрать… „Тристан и Изольда“? Длинновато, пожалуй, но в данном случае вполне подойдет как контрастный в стилистическом и гармоническом отношении образец… Бернард, попросите, пожалуйста, наших вагнерианцев приготовиться – исполнение „Тристана“ начнется через двадцать минут. Роджер, сообщи об этом сэру Генри и Андрею. Пошевелись! Мы должны показать этому „музыкальному надзирателю“ или как его там, что мы не такие простаки, за каких он нас принимает!»

Оркестранты вернулись: скрипачи разминали пальцы, духовики смазывали губы кремом. Благодаря виртуозному профессионализму музыкантов и гипнотической магии дирижерской палочки сэра Генри, вскоре зазвучало неподражаемое скорбно-сладостное вступление.

На протяжении всей оперы леди Изабель, Бернард Бикель и Дарвин Личли сидели рядом с серебристым водяным-надзирателем, разъясняя ему, в меру своих способностей, тонкости разворачивающейся на сцене душевной трагедии. Надзиратель не высказывал никаких замечаний и, скорее всего, не уделял особого внимания комментариям – тем не менее, как прежде, он делал загадочные пометки кисточкой в блокноте.

Представление заканчивалось. Изольда спела предсмертную арию, «Liebestod». Голос сопрано замер, как таинственное эхо; сквозь дрожащую дымку оркестрового сопровождения прорезались протяжно-жалобные звуки гобоя, в последний раз повторившего знаменитый лейтмотив волшебства и безвозвратной утраты… Занавес опустился.

Леди Изабель повернулась к Дарвину Личли: «Вот так! Надеюсь, теперь он удовлетворен?»

Надзиратель хрипло произнес несколько фраз на языке, полном неудобопроизносимых сочетаний согласных. Круглое розовое лицо Личли вытянулось. Леди Изабель вскипела и хотела было вскочить на ноги, но ее осторожно удержала рука Бернарда Бикеля.

«Он… все еще настроен весьма критически, – глухо сказал Личли. – По его словам, он в какой-то мере понимает нашу точку зрения, но она не служит достаточным оправданием для исполнения некомпетентно сочиненной музыки. В частности, он возражает против того, что он называет подавляющей монотонностью гармонических последовательностей. По его мнению, слушая Вагнера, публика, не отличающаяся свойственными надзирателю широтой взглядов и терпимостью, могла бы сойти с ума от скуки. Он находит нашу музыку примитивно повторяющейся подобно детским считалочкам – в ней каждая новая тема и каждое повторение уже прозвучавшей темы выражаются с предсказуемостью, свидетельствующей о полном отсутствии воображения».

Леди Изабель закрыла глаза. Региональный надзиратель снова поднялся на ноги. «Сядьте! – напряженным голосом приказала леди Изабель. – Бернард, теперь мы исполним „Воццека“».

Красивые седые брови музыковеда изумленно взметнулись: «„Воццека“? Сейчас?»

«Да, сейчас же. Известите об этом Андрея и сэра Генри».

С сомнением оглядываясь, Бернард Бикель отправился выполнять ее поручение. Через некоторое время он вернулся. «Труппа устала, – неуверенно начал музыковед. – Они ничего не ели с полудня. Гермильда Варн жалуется на боль в ступнях; Кристина Райтер и Эфраим Цернер тоже утверждают, что не держатся на ногах. Первая скрипка заявляет, что у него на пальцах вскочили волдыри, и что ему придется играть в перчатках».

«Исполнение „Воццека“ начнется через двадцать минут, – тихо и холодно процедила леди Изабель. – Певцам следует переодеться, хотя в новой гримировке нет необходимости. Раздайте мятные лепешки тем, кто охрип. Жалующиеся на боль в ногах могут надеть свободную повседневную обувь».

Бикель скрылся за кулисами; через некоторое время музыканты стали неохотно возвращаться в оркестровую яму. Ругаясь и ворча, они раздраженно, с шумом переворачивали нотные страницы. Концертмейстер демонстративно натянул на руки белые перчатки; второй тромбонист разразился вульгарным издевательским глиссандо.

Сэр Генри Риксон строго постучал палочкой по пюпитру.

«Воццек»! Леди Изабель поглядывала на водяного-надзирателя с почти нескрываемой усмешкой, словно говоря: «Так ты считаешь, что наши гармонические последовательности очевидны и предсказуемы? Проанализируй-ка додекафоническое многоголосие!»

Парадоксальным образом, истощенная труппа вдохновилась и триумфально довела «Воццека» до ужасного конца. Надзиратель принялся было внимательно просматривать заметки, но леди Изабель настояла на том, чтобы все собрались в салоне корабля, чтобы выпить чаю с печеньем. Когда присутствующие уселись, она обратила на водяного пронзительный, почти вызывающий взгляд: «Что скажете?»