Космические оборотни

— А я делаю предположение, — не унимался Маккилвейн, — что это не размножение, а единый организм, осуществляющий пространственную экспансию. Нет, профессор, нельзя быть настолько приверженным идее гаметно-зиготного цикла, чтобы забыть о возможности существования других образцов.

— Но повсюду в Солнечной системе… — начал Варгас.

— Антропоцентризм, террацентризм, — тут же оборвал его Маккилвейн. — Это провинциальный подход к решению проблемы. Эти существа могут происходить из любой другой системы, совершенно отличной от Солнечной.

— О, нет! — вмешался я. В мозгу моем мелькнула картина планеты Титан и вместе с ней ощущение удушья.

На меня, однако, не обратили никакого внимания.

— Возьмите амебу, — продолжал Маккилвейн, — эту более простую и намного более удачную форму жизни, чем наша. Побудительная психология амебы…

Я отключился от их беседы. Свобода слова дает человеку право говорить о «психологии» амебы, но я имею право не слушать.

Затем они произвели несколько прямых опытов и мое мнение о них несколько повысилось. Варгас велел поместить бабуина с повелителем на спине в клетку с гиббонами и шимпанзе. Все обезьяны собрались в круг, спина к спине, мордами наружу, а слизняки вошли друг с другом в прямой контакт. Маккилвейн ткнул пальцем в их сторону.

— Видите? Обмен имеет целью не размножение, а обмен информацией. Организм, на время разделенный, теперь сам воссоединяется.

Я мог бы рассказать ему то же самое без всяких опытов: повелитель, который некоторое время не соприкасается с другими, всегда стремится как можно быстрее к прямому контакту.

— Все это умствование! — сердито огрызнулся Варгас. — У них просто нет сейчас возможности размножиться. Джордж! — Он велел старшему обслуживающего персонала привести еще одну обезьяну.

— Малыша Эйба? — спросил старший.

— Нет, мне нужна обезьяна без паразита. А ну, давай глянем. Пусть это будет старина Рэд.

— Жалко, — скривился старший. — Может быть не надо его?

— Ничего с ним не станет.

— А может быть Дьявола? Он причиняет нам сейчас массу хлопот.

— Ладно. Только давай побыстрее!

Принесли Дьявола, черного, как сажа, самца шимпанзе. Возможно, он и был агрессивен где угодно, но только не здесь. Его втолкнули в клетку — и он сразу же, съежившись, прижался к дверце, беспрестанно скуля. Это начало походить на экзекуцию. У меня крепкие нервы — к чему только не привыкает человек, — но истерика обезьяны была заразной. Мне страшно захотелось убежать отсюда!

Сначала обезьяны с паразитом за плечами просто смотрели на него, как бы прицениваясь. Это продолжалось довольно долго. Скулеж Дьявола превратился в стон, и он прикрыл морду лапами. Через некоторое время Варгас крикнул:

— Профессор! Смотрите!

— Что?

— Люси! Там! — Он показал рукой.

Люси была старейшиной чахоточных гиббонов и стояла спиной к нам. Находившийся на ней слизняк сгорбился. Через его середину пролегла радужная линия.

Он начал расщепляться, как раскалывается яйцо. Всего лишь через несколько минут разделение стало полным. Один новый слизняк разместился по центру ее спины на позвоночнике. Другой стал скатываться вниз. Самка присела на корточки, почти касаясь спиной пола. Слизняк соскользнул с нее и мягко плюхнулся на бетон. Затем медленно пополз к Дьяволу. Обезьяна хрипло вскрикнула и вскрабкалась на крышу клетки.

Тогда они послали целое отделение, чтобы поймать ее — двух гиббонов, шимпанзе и бабуина. Они оторвали беднягу от прутьев, спустили вниз и прижали мордой к полу.

Слизняк подполз ближе.

Он был не более, чем в полуметре от Дьявола, когда стал отращивать псевдоконечность — сначала медленно — стебель, который извивался, как кобра. Затем этот стебель взметнулся и ударил шимпанзе по ноге. Остальные обезьяны быстро отскочили прочь, но Дьявол уже не шевелился.

Титан, казалось, подтягивался с помощью удлинения, которое сам же образовал, и прикрепился к ноге Дьявола. Затем он пополз вверх. Когда он достиг основания позвоночника, Дьявол поднялся, отряхнулся и присоединился к остальным.

Варгас и Маккилвейн стали возбужденно беседовать, по-видимому, каждый хотел убедить своего коллегу, что тот неправ, но каждый при этом оставался при своем мнении, считая его единственно верным. Мне же хотелось сокрушить что-нибудь — за себя, за Дьявола, за всех приматов!

Маккилвейн настаивал на том, что мы сейчас были свидетелями явления, которое не укладывалось в наши привычные представления. Он доказывал, что перед нами разумное существо, организация которого позволяет быть ему бессмертным и непрерывным в своей индивидуальности, однако, аргументы его становились все более путанными. Он даже дотеоретизировался до того, что начал утверждать, что у этого существа непрерывная память, вплоть до истоков его расы. Он описывал слизняков, как некоего четырех мерного червя в континууме пространство — время, сплоченного, как единый организм, и речь его стала настолько насыщена терминами, понятными лишь посвященным, что скорее всего прикрывала его собственное скудоумие.