Космическое сознание

желают облегчить их. Но сквозь все это упорно светит, как звезда, глубоко запавшее мне в

сердце воспоминание о том священном времени. Я никогда ни на одно мгновение не

усомнился, что Бесконечная Мудрость и Любовь охватывает все наши жизни, охватывает

нежно, с жалостью и любовью. Мы можем прожить всю жизнь, не представляя себе этого, нет, даже тупо отрицая это. Но это существует; у кого когда-либо было видение, хотя бы на

одно лишь мгновение, тот никогда не забудет его, хотя бы дальнейшая жизнь и была прожита

во мраке и сам человек впадает в заблуждение и ошибки.

Я получил религиозное воспитание, обычное в пресвитерианской церкви. Был крещен

по ее обряду, аккуратно посещал церковь и воскресную школу в течение первых десяти лет

моей жизни.

Не меньшее влияние на мое религиозное воспитание имели домашние молитвы. Я до

сих пор помню глубоко взволнованный, любящий голос матери, когда она молилась за своего

единственного сына.

Я всегда любил книги и скоро начал замечать разногласие между наукой и тем, что я

знал о религии.

Я узнал, что первая глава Книги Бытия была очень несовершенным описанием

действительности. Одно время я увлекался книгами Гуго Миллера и успокоился было на его

сближениях библейского текста с данными геологии. Но мне пришлось отказаться от

Миллера, когда я прочел Дарвина и ознакомился с более современной геологией. Я

припоминаю, с каким увлечением я переписывал доклад проф. Гексли, сделанный в

Британской ассоциации, о происхождении современной лошади от ее предков эоценского

периода и о ее развитии за это время.

Дарвинизм разрушил мою веру в библейскую легенду о сотворении мира, веру в

авторитет Библии относительно происхождения зла и падения человека, а следовательно, и во

http://www.e-puzzle.ru

все, зависящее от грехопадения, — искупление и примирение Бога с человеком. Легенды о

потопе, вавилонском столпотворении и рассеянии языков казались мне менее значительными.

Помню, как я зачитывался тиндалевской книгой «Теплота как роль движения» и его

лекциями о «Звуке». Они послужили для меня введением в физику. После них я узнал

великое учение о сохранении и преобразовании сил в природе. По сравнению с такими

великими идеями обычное представление о молитве показалось мне детским. Я прочел

тиндалевские «Отрывки науки» и еще сильнее почувствовал это. Наконец, я совершенно

потерял привычку молиться.

Если много читать по вопросам физиологии, то неминуемо начинаешь серьезно

размышлять о природе сознания, об отношении между разумом и телесной организацией и об

отношении всего этого к вере в бессмертие личности. Мне всегда казалось очевидным, что

логические выводы науки совершенно противоречат такой вере.

Итоги: наука разрушила во мне веру в библейское предание о сотворении мира, о

грехопадении человека и т. д., веру в учение об искуплении и примирении, в чудеса, в силу

молитвы и в бессмертие личности. Сама идея воплощения Христа на нашей мизерней-шей

Земле тоже казалась мне несовместимой с царственным зрелищем бесконечной вселенной и

ее вечного существования. Но чтение мое не было исключительно научным, и моя мысль

формировалась и под иными влияниями.

Я читал кое-что из Декарта, Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля и Спинозы. Теперь мне

невозможно проанализировать или сказать, каково было их влияние на меня. Но если принять

по Канту, что время и пространство существуют только как условия нашего сознания, тогда

рассуждение о бессмертии души окажется непреложным, ибо самое основание бессмертия —

время — рассыпается в прах. С ранней юности у меня было два кумира, — их я постоянно

читал все с тем же интересом и восхищением, — это были Карлейль и Эмерсон. Эти два

совершенно разных человека сходятся в одном — в абсолютной честности и искренности их

учений, в их благородном, героическом характере и в их упорном, в течение всей их жизни, посвящении себя служению высшему. Они оба отвергают материалистические взгляды на

мир, они считают его сущность духовной, и каждый из них по-своему верит в божественную

волю: Эмерсон — с благодушным, всевозвышающим оптимизмом, Карлейль — с еврейским

чувством таинственности, с ужасом ко злу.

Но ни Эмерсон, ци Карлейль не дают твердой уверенности в вопросе бессмертия

личности. Карлейль оставляет это в таинственном мраке, о котором нельзя сказать ничего

определенного с полной уверенностью, но можно надеяться. Эмерсон действительно верит в

бессмертие, но есть места у него и совершенно противоположного свойства. Он говорит:

«Вопросы, на которые мы страстно желаем получить ответ, — это исповедание греха». Он

говорит о безусловном подчинении и доверии. Верьте всей вашей душой и всем сердцем

вашим, что все прекрасно, и не задавайте вопросов. Если вечная жизнь к лучшему, она будет

у вас; если нет, то не жалейте. Он верит, что все эти вопросы относятся к гораздо высшей