Косой крест

Поначалу обложившая уши ватная тишина не пропускала  ни звука – слух после двухчасового грохотания вертолетного двигателя еще не успел адаптироваться к новым условиям. Но глубокая тишина уже начинала постепенно сдаваться. Она странным образом сжималась. Откуда-то издалека стали проникать сквозь нее звуки окружающей жизни. Выделился шум ветра в листве невысокого – метра в полтора-два – березового подсада, окружавшего вертолетку и жужжание насекомых, где главную партию выводил комариный звон. Со стороны леса раздавались голоса каких-то птиц. А вверху стал разрывать своим криком небо ворон-крумкач – то, казалось, улетавший, то снова возвращавшийся. Женя все еще не мог сдвинуться – топтался на месте, разглядывая со всех сторон свои владения. Пришло ощущение связи с миром – непередаваемого словами восторга растворения в живом пространстве планеты, которого никогда не возникало на базе, а тем более в городе.  «Вот для чего нужно оказаться за тридевять земель от людей, – подумал, – Чтобы почувствовать, что на Земле ты и только ты. Что ты – ее часть. И что она – Земля – это продолжение тебя самого. Наконец, осознать, что ты не Емельянов Евгений Иванович, ты – Человек. Именно так – Человек. Высшее творение – синтез Бога и Природы».

Так ему чувствовалось. Так думалось. И пришло все это спонтанно. Само по себе. Обезличивание, и в то же самое время, расширение личности до уровня представительства от человечества. Ситуация как бы короновала его в земном мире: он – самое развитое биологическое существо на Земле, вершина эволюционного развития живой природы на этой планете. Восторгу не было конца. Он – Человек – торжествовал. Но торжество это не было эгоистичным, возвышающим его над природой. Оно существовало гармонично, как общение на равных, где любовь и уважение достигают своего апогея, где чувства единства и обособленности на какие-то мгновения сливаются, порождая уже незабываемые никогда впечатления.

Постепенно обычный ход мыслей восстановился – логика брала свое. Она привычно вернула Человека к своей линейности, погасив, хотя и не полностью, вдохновенное состояние, которое стало фоном, растворявшим в своем окоеме обыденность существования. Приходившие из бессознательной сути мысли толпились, поочередно вплывая в сознание. Каждая из них претендовала на первенство, не представляя, что Человек ее хозяин, и ему решать, что будет сначала, а что потом.

Оставив пайву и спальник на площадке, Женя отправился к стоявшим метрах  в ста от буровой и примерно столько же от вертолетки вагончикам. Их было шесть и предстояло выбрать себе место для жилья. Хотя вариантов могло и не быть, если в одном из них окажется печка, которая иногда оставалась на буровой от начальных вышкомонтажных работ. Ее использовали до установки дизельной электростанции, чтобы потом, когда приедет вся бригада, отапливать остальные помещения электротэнами.

Жене везло. В крайнем вагончике – самом маленьком – стояла сваренная из железных листов печурка. И сам вагончик внутри оказался довольно уютным, отчего пришло удовлетворение: «Небольшая уборка и будет класс».

Судя по оставленным по стенам картинкам, в вагончике жили женщины. Обычно, это повариха, кухонный работник и лаборантка: им в буровой бригаде, как правило, отдавали меньшее помещение, если такое было, и делили они его с буровым мастером через тамбур. Здесь висели с плохим качеством цвета вырезки из журнала «Мода» и с хорошим – из какого–то импортного. Глаза зацепились за картинку, где девушка в прозрачном пеньюаре и таком же красивом кружевном белье, почти не скрывавшем ничего, улыбалась каждому, кто только мог ее видеть. Сразу вспомнилось: точно такая же картинка висела и в общежитии – над кроватью. В той комнате, в которую его вселила татарка-Сонька во вторую по счету залётку…

Он лежал на кровати поверх одеяла и читал «Милого друга», когда в дверь после стука просунулось простоватое девичье лицо.

– Можно? – она вошла, не дожидаясь ответа, проговорив это «можно» просто так, не вкладывая в него смысла, – Здрасьте, – произнесла отчужденно еще один непререкаемый символ общения и провела взглядом по комнате, захватив им и Женино лицо. Взгляд тут же вернулся. Он оживился. И живость эта, Женя понял, проявилась в интересе к нему – к его особе. Он мельком оглядел ее коротенькое – намного выше пухленьких колен летнее платьице из ситца, уже начинавшего  от времени и частых стирок терять свой вид. Ткань оказалась настолько тонкой, что ее складочки не только не скрывали рельеф пышного, без лифчика, бюста, но, наоборот, обыгрывали его так, как если бы хотели подчеркнуть лучшее из того, что было. В руке девушки, запечатанной в резиновую перчатку, Женины глаза обнаружили ведро с водой. Девушка поставила его и смущенно извинилась за то, что, хочешь, не хочешь, а обязана помыть в комнате пол. И за то, что, наверное, мешает ему читать.

– А что ты читаешь, если не секрет? – она тут же забыла, за что только что извинялась. Природное любопытство взяло верх.

– Мопассан. Милый друг, – он прикрыл книгу, чтобы  показать обложку.