Косой крест

– Интересная? – в голос девушки вплелась хрипотца, и от этого он стал походить на мурлыканье, – Про любовь? Я слышала аб ней, но у меня не получилось ее найти. Кстати, я – Таня. А ты?

– Я? – опешил Женя от столь грациозного «кстати», но его бесхитростное подсознание уже торжествовало победу. «Ну точно! Не ровно дышит, – подумал, и в душе что-то шевельнулось, – Нет! – сказал себе и не поверил, – Нет, нет и нет», – Я – Евгений.

Девушка вышла и тут же вернулась со шваброй и тряпкой.

– Женя, ты ложись – читай, я не буду тебя больше отвлекать, – сказала она, словно сестра, решившая сделать брату приятно – помыть пол в его комнате, отвернулась и, взяв тряпку, наклонилась над ведром.

Ее пухлые ноги моментально оголились. Почти до самого конца. Женя нехотя отвел глаза. Стало до чертиков неудобно. Но приятное чувство, сопровождавшее стеснение, перехватив дыхание, заставило взгляд вернуться. Он боролся с собой, но ничего не мог с этим поделать. То, что происходило внизу его туловища,  отметало все сомнения, которые пытались навязать высшие уровни психики. Тем более что он чувствовал – все это делается ею неспроста. Не потому, что она не понимает, что он видит это. А наоборот – она прекрасно понимает, что делает и для чего это делает. Но вот так – вдруг подняться, схватить ее и завалить на кровать – не смог. «А вдруг выпендривается и только… а сунься – скандал. Сбежится пол общаги… на хрена мне все это?», – он чуть не застонал от навалившегося переизбытка чувств и невозможности действовать. Лег на кровать, отвернулся к стене и попытался вникнуть в текст книги. Но адской машине в нем, чей маховик до предела раскрутили железы внутренней секреции, не суждено было так быстро остановиться. И хотя Женя, как мог, абстрагировался от навязчивой картинки, звуки выкручиваемой из тряпки воды за спиной, бряцание ручки о ведро и размеренные движения швабры – туда-сюда, туда-сюда – все это не давало возможности уйти от проблемы.

Наконец, послышался звук дверных петель и удалившиеся за пределы комнаты шаги. Снова противно  скрипнуло. И наступила относительная для общежития тишина. Женя вздохнул: «Слава богу!»

Он уже почти успокоился, вживаясь в мир героев книги, и если и вспоминал мельком произошедшее, то уже, скорее, как что-то нереальное – надуманное воображением, когда в дверь снова постучали. Оглянувшись, он увидел в проеме знакомое лицо. Девушка улыбалась. И, казалось, просто и открыто. Но за этой простоватой улыбкой прятался вожделенный взор Евы, с его точкой бифуркации, равнозначной для него точке невозврата, за которой неизбежно нравственное падение.

– Можно? – Таня так же, как и в прошлый раз, не спрашивала разрешения. «Можно» было лишь следствием того специфического свойства психики, за которым не стоит вопрос, но лишь утверждение. «Можно» – это, скорее, лишь легкое сомнение, за которым следует – «… тебя осчастливить». И неважно, что, может быть, именно тебе такое счастье поперек горла. Важно, что это нужно тому, кто тебе это счастье несет. Она вошла, и Женя быстро сел на кровати, нащупав ногами тапочки.

– Да. Конечно, – запоздало предложил он.

Девушка была все в том же платьице, но уже свежепричесанная и без резиновых перчаток. Руки у нее тоже оказались пухлыми. Она стояла, явно не зная, что говорить или с чего начать. «Хотя ведь за чем-то пришла», – промелькнула в Жениной голове глупая мысль, совершенно не соответствовавшая ситуации.

– А у тебя есть… еще что-нибудь почитать? Для меня, – уточнила она, и вдруг, не дожидаясь ответа, спросила, показав рукой на кровать, – Можно я присяду? – и добавила, – Устала я что-то сегодня.

– Да, конечно, – Женя суетливо сдвинулся в сторону, предлагая место рядом.

Таня села и, повернувшись, качнулась в его сторону. По инерции. Не совладав с ней. Панцирная сетка придала телам центростремительную силу. Женя почувствовал плечом ее мягкую и одновременно упругую грудь, ощутил горячее дыхание. И все сомнения, пытавшиеся нейтрализовать собой сумасшествие крови, словно шелуха разом отлетели…

Девушка в прозрачном пеньюаре и таком же красивом кружевном белье, почти ничего не скрывавшем, все так же улыбалась Жене улыбкой всеведения. Она, словно знала о его позоре, который он, как мог, старался забыть. Но вот вспомнил же. Благодаря ей. Вспомнил, как еще толком тогда не начал соображать, еще оставался на пике чувственности, когда ощутил душевное опустошение. Вспомнил, как почти сразу, дойдя до предела, пустота стала заполняться тягучим стыдом. Как стало отвратительно все, к чему только что вожделел, к чему стремился в этой подброшенной судьбой женщине. Потому что все в ней было не его. И эта неприятная, даже отвратительная пухлость – особенно в пальцах. И неряшливость, которую он почувствовал лишь после того, когда все закончилось.

– Тьфу, ты черт… – взглянув еще раз на картинку, Женя вышел из вагончика наружу.